— Ты явно ему приглянулась, а значит, вопрос с твоим даром скоро решится сам собой, — Шерис осуждающе покачала головой. — Только рано тебе…

— Мне исполнится двадцать в последний месяц этого лета. При иных обстоятельствах я давно была бы замужем и нянчила уже двоих, — а то и третьего носила бы под сердцем, подобно другим своим ровесницам из деревни.

Что отворачивались презрительно, едва завидев Аверил на деревенских улочках или у реки, шептались ядовито за спиной, следили ревниво, чтобы мужья не засматривались на дочь шлюхи. Вдруг приворожит глазами своими чёрными, бесстыжими, сманит честного мужика, уведёт из семьи?

— Ты не готова, Аверил, — повторила Шерис. — Физически ты вполне созрела, но вот здесь, — суккуба коснулась тонким указательным пальцем виска девушки, — ты не готова принять мужчину, кем бы он ни был.

— У меня нет выбора, — возразила Аверил упрямо.

И, быть может, избавившись от невинности, от этой своей ценности сомнительной, от дара, что довлел незримым проклятием над прежней её жизнью, Аверил сможет успокоиться, смириться, привыкнуть. Забыть.

Должна.

Проклятый явился на третий день, после полудня, когда бордель ещё и не открылся. Потребовал комнату на всю ночь, тихую, с удобной кроватью, без излишеств всяких. И Аверил. А после ушёл, пообещав вернуться вечером.

О том рассказала Шерис, добавив, что выглядел проклятый будто с похмелья — взлохмаченный, небритый, с тенями под глазами, хмурый, что туча грозовая, раздражённый сверх меры. Но за заказ матушке Боро заплатил сразу и щедро. «Озолотится, поди, на тебе, сводня недобитая», — заметила суккуба зло, неодобрительно.

К добру ли это или к худу? Хорошо ли, что скоро всё и впрямь разрешится, или станет лишь хуже? Что, если Аверил опять испугается, не сдержится? И на сей раз пощады не будет?

Встречать проклятого пришлось в маленькой гостиной с громоздкой вычурной мебелью, куда допускались только особые клиенты. Чёрное, расшитое золотыми цветами платье с открытыми плечами держалось, кажется, лишь на тугой шнуровке, подчёркивая тонкую талию Аверил и привлекая неизбежное внимание к приподнятой корсетом груди. Наклоняться в новом наряде страшно, дышать тяжело и надетые отдельно рукава, как назло, всё сползти норовили. В попытке успокоиться и собраться с мыслями Аверил прохаживалась взад-вперёд по гостиной, рассеянно рассматривала фальшивую позолоту на подлокотниках и ручках, алую обивку дивана и кресел, бордовые бархатные портьеры на окне, пару аляповатых, абстрактных картин на стенах.

— Я же просил — одеть девочку попроще и не раскрашивать, как древнего воина перед атакой на врагов его племени.

Матушка Боро, сопровождавшая клиента, залепетала извинения, шагнула было к замершей посреди гостиной Аверил, но Герард усталым жестом остановил женщину.

— Сами разберёмся.

К вечеру проклятый причесался. Побрился, отчего выглядел ещё моложе, всего-то на год-другой старше Аверил. Глаза темны по-прежнему, синие с оттенком стали, словно небо в непогоду. По знаку матушки Боро Аверил приблизилась, присела в неловком неглубоком реверансе, которому учила Шерис. Герард скользнул странно равнодушным взглядом по вздымающейся груди, махнул рукой, разрешая выпрямиться.

— Как твоё полное имя?

Матушка Боро кивнула и Аверил, опустив голову — не должно простолюдинам смотреть в глаза высокородным, — ответила:

— Аверил… милорд.

— Откуда ты родом?

— Из деревни, что близ родового поместья графа Доремского, милорд. Это к северу отсюда…