Конечно, для отечественного сознания непривычно, если не прямо дико — Христос с мечом? В короне? Во главе войска на коне? Хотя в православной средневековой иконографии встречались изображения «Спаса Ярое Око», «Спаса в Силах», но русская литература категорически предпочла Христу-Царю — Страдающего Христа. В отличие от английской литературной традиции, где, не потеряв смиренности, образ Христа приобрел и вполне «рыцарские» (в нашем понимании) черты.
Да, но «Игра престолов»-то тут причем? По циклу «Песнь льда и пламени» об уже упомянутом выше бастарде Джоне Сноу мы знаем как раз ровно противоположное: он не рыцарь и вообще «не бог, не царь и не герой», а какой-то там стюард Ночного дозора. А вот здесь и начинается самое любопытное. Да, поначалу с Дозором и черными братьями у него не заладилось: конфликты на почве самомнения и самолюбия, всяческие очень чувствительные для гордости испытания, помноженные на заносчивую юношескую обиду на судьбу… Но если вспомнить самый первый романный эпизод с участием Джона, которого мы видим глазами младшего брата, Брана, то в этой символической сцене (что прежде других явилась Мартину и поманила в мир Семи королевств) каждый из воспитанников Нэда Старка ведет себя соответственно собственному характеру и пониманию мира. Теон Грейджой с улыбкой пинает голову казненного дезертира, сам Бран стремится выглядеть достойно для своих лет, а Джон находит способ уговорить лорда Эддарда пощадить лютоволчат, при этом жертвуя своими правами на обладание живым гербом дома Старков. Оба эти действия: спасение слабого и самопожертвование, как сейчас модно выражаться, становятся для фактически еще подростка жизненной стратегией. Хотя, возможно, и несколько вынужденно, поскольку никаких других продуктивных стратегий Джоново чувство долга, чести, а также его нешуточные амбиции, с одной стороны, и темное происхождение и свара в Королевской гавани, с другой, ему не оставляют.
Братья Ночного дозора, рекруты, сир Аллисер Торне, лорд-командующий как будто бы сговорились испытывать ладно бы только воинскую сноровку, но душевные силы, терпение и прочие человеческие качества Джона Сноу. Они последовательно (и весьма жесткими методами) ведут его от формулы «они ненавидят меня, потому что я лучше их» (чистая правда, Джон, но правда избалованного инфанта) — к формуле «какими бы они ни были, они — мои братья» (недурной лайфхак для адаптации во враждебной среде, позволяющий все-таки построить отношения с сослуживцами). Можно, конечно, вспомнить целый ряд евангельских эпизодов, в которых Христос пьет и трапезничает с грешниками и проститутками, мздоимцами (мытарями), убийцами, исцеляет больных, снисходя буквально «во ад» — к прокаженным, параличным, нищим и прочим отчаянным маргиналам. Вызывая при этом едва ли не шок в респектабельной религиозной публике. Можно заглянуть в шекспировскую хронику «Генрих IV» (обе части) и насладиться тем, как наследный принц английского престола задорно позорит титул, отца-короля и весь двор, обретаясь в кабаке мистрисс Куикли в компании толстяка, вруна и выпивохи Фальстафа, а также вовсе не благородных девиц и юношей подозрительного поведения. С целью практического познания человеческой натуры и собственного народа — и не гнушаясь никакими из предъявляемых многообразных проявлений (а по мере сил даже ограждая Фальстафа от оных).
Должность «стюарда Ночного дозора» отсылает ничего, разумеется, не знающего ни про Христа, ни про Генриха V Джона к этому архетипу «царя-слуги», путь на трон (земной или же духовный) начинающего с погружения в пучину людского греха. Каково это на самом деле: оказаться невиновным, да еще и по собственному вольному выбору, среди всех этих насильников, воров, убийц, «шлюх мужского пола», предателей и изменников, которые предпочли заслуженной каре службу в Дозоре? Впрочем, и здесь не без бонусов: при наличии везения, смелости и извращенно-жертвенного склада ума означенному Джону (вот делать нечего!) удается спасти то «двойника» Сэма Тарли, то командующего Джиора Мормонта, то рыжую одичалую Игритт — вечно кто-то подвертывается под руку и нуждается в его активном содействии. Быть может, недалека от истины дитя природы и Крастера Лилли, каковая в книге обращается к Джону с просьбой о помощи и с верой в то, что настоящий король — это не тот, кто воюет за Королевскую гавань, но тот, кто готов быть защитником слабых и униженных.
Кстати, об одном из многочисленных королей Вестероса. Добрейший лорд-командующий, безусловно, имеет все основания сомневаться во взрывном и порывистом характере Джона (не успеешь отвернуться, а он уже либо подрался, либо удрал), да и троллит его знатно, сравнивая Джонову незавидную бастардову судьбу с судьбой любимого брата и соперника Робба Старка, короля Севера. Дескать, ну признайся, что нечестно: он будет царствовать, а ты — служить, о нем сложат песни, а ты погибнешь бесславно, у него будет и царский двор, и красавица-жена, и… Тут ведь дело не только в противопоставлении земного величия и скудной участи дозорного, не только в разнице жребиев, но и в самой идее сравнения братьев, древней, как мир и Ветхий завет: праведный и грешный, сильный и слабый. Сам-то Джон частенько вспоминает, как они с Роббом росли вместе: дружили, сражались, соревновались. И вновь и вновь переживает свое бастардство как недостойность. Сколько такого же рода сравнений не в свою пользу доводится выслушать принцу Хэлу! За дело ли? Просто потому, что у людей до удивления стандартные представления о королевском поведении и королевском облике? «Блудный брат» Хэл, ставший великим правителем, и трагический финал короля Робба доказывают: не всякий король — подлинно царь. (Впрочем, и история Христа — в общем, про то же самое.)
Примечательно, что наследный меч Старков, ассоциирующийся у Джона с признанием подлинного сыновства, никому из сыновей Неда не достается. Свой же меч Джон получает в награду и благодарность от Старого Медведя (да еще мысленно фыркает и сопротивляется, куда ж без этого), что недвусмысленно напоминает: вообще-то герой должен доказать собственную избранность и право на волшебное оружие. Потому что какой же герой — спаситель и царь — без именного меча? У короля Артура — небезызвестный Экскалибур, у Арагорна — перекованный Нарсил. Длинный Коготь Джона Сноу в книгах пока еще не проявил чудодейственных качеств, хотя потенциально валирийская сталь, по разысканиям Сэма Тарли, пригодится в борьбе с Иными. Зато в сериале схватки за стеной не оставили ни шанса ходокам, ни зрителям — сомнений во всемогуществе этого меча.
Пока книжный Джон путешествует за Стеной — убивает Куорена Полурукого, лжет Мансу, теряет девственность в объятьях Игритт, предавая, по собственной оценке, и Дозор, и заветы Нэда Старка, а потом и саму Игритт, — кажется, что: а) наконец-то Мартин разоблачает подленькое нутро этого «романтического красавца»; б) эти ваши христианские мотивы — исключительно плод фантазий чересчур начитанного ума. Вряд ли кто-то может быть дальше от образа Истинного Царя, чем вернувшийся в Черный замок Джон — дезертир и клятвопреступник. В частности, в ответ на приказ взять на себя командование обороной Стены, он — совершенно справедливо — шепчет, что ранен и зелен как летняя трава («да минует Меня чаша сия. Но, впрочем, воля не Моя» или что-то около того же, евангельского).
Но, с другой стороны, у юноши завидный опыт самоотречения и проверенные навыки спасения слабых и убогих (а кого Джон Сноу собирается спасти, тому выбора, конечно, никакого не остается). Кто ж еще, кроме него? — В средневековом рыцарском романе один из самых любимых сюжетов связан с поисками Святого Грааля, некой чаши (а в кельтских прообразах — котла) или блюда с кровью Христовой, обещающей милость каждому вкусившему. Например, Святой Грааль на глазах изумленной публики исцеляет Короля-Рыбака, еще одного загадочного персонажа легенды, страдающего от жестокой раны в ноге. А теперь сравним: во время долгих изматывающих боев за Стену Джон с трудом передвигается, опираясь на костыль, мученически (харизма у него такая) принимая рану в бедро за память о запретной любви. И благодарные братья-дозорные норовят его либо повесить, либо заморозить в ледовой камере за все его подвиги. Не кажется ли при таком раскладе, что котел повара Хобба, откуда после процедуры голосования на Джона в буквальном смысле вываливается помилование — сомнительная честь стать лордом-командующим Ночного дозора — сей котел донельзя смахивает на тот самый рыцарский Святой Грааль — с поправкой, само собой, на причудливость мартиновского альтернативного Средневековья.
Сэму Тарли, проявившему недюжинные способности интригана и царедворца, чтобы добиться для Сноу увенчания, предстоит в некотором ужасе осознать, как посуровел облеченный властью прежний «белый и пушистый» сострадательный Джон, у которого, оказывается, больше не остается жизненного пространства на утирание чужих соплей. Если бы грамотею Сэму довелось хотя бы краешком глаза заглянуть в шекспировского «Генриха V», то он, несомненно, узнал бы Джона в метаморфозе, переживаемой принцем Хэлом, отрекающимся от прежних друзей и привычек ради высшей справедливости. А уж каково было бы изумление Сэма, если бы, перелистывая страницы Нового Завета, он наткнулся бы на эпизоды брака в Кане Галилейской или кормления голодных! «Ничего себе косплей», — охнул бы он, вероятно.
В «Танце с драконами» разнообразная деятельность Джона на посту лорда-командующего описана достаточно подробно для того, чтобы зримо очертить контуры эфемерного «Джонова царства» всеобщего, хм-хм, спасения: дозорных, одичалых, северян, всех, кто согласен служить другим ради будущей жизни. Например, лорд Сноу выдает замуж Алис Карстарк за молодого магнара теннов Сигорна, чтобы оградить девушку от притеснений родни, а заодно и укоренить теннов по сю сторону Стены…Красиво падает снег на тот кусок фаты, который каким-то невероятным образом раздобыли черные братья к свадьбе, свадебный пир и танцы сулят призрачные надежды на мир и гармонию. Евангельская история словно бы обретает плоть и кровь — «новое прочтение» в совершенно других условиях, но со всё той же моделью помощи Царя немощным людям.
Понятно, что натуральная «Армия Спасения», развернутая Джоном в местах массового скопления эвакуированных Станнисом Баратеоном из-за Стены одичалых, в анамнезе восходит к евангельским идеям и притчам. Но горький (и трогательный) выбор, предложенный лор-дом-командующим заблудшим овцам из одичалого стада, вот это вот «яблочко или луковка»: разовые подачки или служба Дозору ради собственного и чужого (братского) избавления, — звучит вполне по-христиански. Милость — для всех, но дальше каждый трудится и возрастает сам. Возмущение офицеров Дозора, привыкших рубить наотмашь к чертовой матери всех этих варваров, тоже практически евангельское: мало кто ненавидел Христа так сильно, как религиозная верхушка, уютно обжившая мысль о проклятии пропащих и избранности себя любимых.
Особенно, конечно, всеобщность спасения. Стена — врата царства обетованного, в которое пустят каждого, кто покается, — кто отречется от прошлого и пообещает служить добру. Джон лукавит, поднимая на щит клятву дозорного о защите «мира людей»: он затаскивает в Черный замок и великана Вун Вуна (а великаны — они разве люди?), и оборотня Боррока с его кабаном, но больше всего Джонов принцип поголовного милосердия нагляден в отношении Плакальщика — одичалого, истреблявшего дозорных с особой жестокостью. Не только обаятельному Тормунду и его людям, но и Плакальщику Джон публично обещает приют в Дозоре — если тот, разумеется, даст клятву соучаствовать в войне против мертвецов и Иных. Эмоции дозорных, насмотревшихся на безглазые черепа обезглавленных Плакальщиком братьев, похоже, вызывают сочувствие гораздо больше романтических прожектов Сноу по единению живых против зимы и упырей… Апокалипсис же на пороге, вихты наступают, люди добрые, ау?
То, что Царство Божие, царство братства и милосердия, на земле пока невозможно, человеческая история доказывала многообразными способами — почему же Сноу должна была выпасть удача?.. Поди, в летописях Цитадели антиутопии, на которые так богат наш XX век, еще не сыщутся. Формально в книге Джона закалывают за намерение втянуть Ночной дозор в разборки с Болтонами (по крайней мере, убийство следует как раз после обнародования письма Рамси с угрозами в адрес Сноу). Но надо полагать, что евангельское утверждение о гонимости пророка в своем отечестве верно как в отношении произнесшего его Христа, так и в отношении деятельности на посту лорда-командующего и самого Джона Сноу и его предшественника Джиора Мормонта, тоже зарезанного черными братьями, не желающими спасаться и спасать других.
Материал уже опубликованных Мартином книг пока не дает никаких убедительных намеков на возможное грядущее воскресение Джона. («Провокатор» Мартин любит, конечно, поддразнить аудиторию образом Сноу-ходячего трупа — подобного Леди Бессердечной.) Но после всего уже написанного оно, в общем, выглядело бы не менее логичным, чем в сериале. Другое дело, что в книге Джон в принципе в значительно большей степени одарен мистическими способностями, последовательно блокируемыми его сознанием (практически так же герой романа В.В. Набокова «Приглашение на казнь» Цинцинат Ц., своего рода изящная литературная пародия на Христа, отчаянно скрывает от окружающих собственное умение ходить по воздуху). На территории Стены и За-стенья Джона преследуют «волчьи» вещие сны — он видит собственную мать (по-прежнему не зная, кто она), видит разоренный Винтерфелл, видит глазами Призрака армию Маиса в Клыках Мороза, перед убийством видит и самого себя в броне из черного льда с пылающим мечом в руке — в бою с атакующими мертвецами, что делает его одним из претендентов на роль «Избранного принца», Азора Ахая, легендарного героя-воина, призванного победить смерть. Так вот, какими бы захватывающими в этом контексте не выглядели дальнейшие перспективы Джона что в книге, что в сериале (есть подозрение, что сам Джон, верный Старым богам, уж точно предпочел бы Азором Ахаем не становиться, но кого интересует его мнение), христианские черты поблескивает в его образе, ведут этого героя через череду испытаний, направляют его и вверенных ему несчастных подопечных на путь истинный вне всякой зависимости от любой вестеросской религии. Не подчиняются они, само собой, и вере жрецов и жриц Рглора, активно возвещающих возрождение Азора Ахая согласно пророчествам. Парадоксально: христианские мотивы в произведении НЕ религиозны, НЕ связаны ни с одной туземной церковью и могли бы быть отнесены к примерам чистого украшательства, своего рода розеток на готических храмах, если бы не их роль в Джоновой судьбе… Да и вообще мир Вестероса, в котором все готовы сожрать друг дружку, не дожидаясь официального начала Армагеддона, ощутимо нуждается в противовесе, в энергии, направленной на сохранение и единство, — в лузере лорде-командующем, ценой своей жизни вытащившем из смертных врат несколько тысяч оголодавших и промерзших представителей царства людей (и одного великана).
Как когда-то в эпоху Средневековья один и тот же сюжет (да хотя бы уже упомянутые истории о короле Артуре или Святом Граале) мог путешествовать по странам в нескольких существенно отличных версиях, двоился, троился, варьировался в зависимости от вкусов интерпретатора и чаяний аудитории, так сериал «Игра престо-лов» по-своему перетолковывает мартиновских героев с их приключениями. Нашему Джону там, в частности, совсем не предоставили возможности порулить Дозором. (Как потом выяснилось — не зря, сериальный Джон — он, конечно, наследник Железного Трона и вообще ого-го, но управленец из него как из Дрогона домашний питомец.) Зато некоторое смягчение нрава Сноу вполне естественным образом привело создателей сериала к усилению христианских элементов в прорисовке его образа. Спасать так спасать — и пожалуйста вам эпическая битва с Белыми ходоками в Суровом доме. Вокруг дымящийся пейзаж Апокалипсиса, крупные планы: король Ночи против «короля людей», Антихрист и Спаситель, так сказать, лицом к лицу. Не кадр — интерактивная икона.
Или взять, например, воскресение. Мало того, что Джон натурально становится жертвой воинствующих фарисеев без малейшего повода со своей стороны. (В сериале сир Аллисер Торне — не мрачный садист, с удовольствием третирующий рекрутов, но законник, свято стоящий на страже клятвы Дозора и, в общем, даже почти гордящийся тем, что не нарушил ни одного приказа лорда-командующего.) Сноу закалывают под кособоким деревянным крестом с надписью «TRAITOR» (предатель). Положим, ночь на дворе, мужики все в черном, Призрак воет, но даже в такой мрачной атмосфере крест вполне различим и, само собой, возникает сей реквизит в сцене не сказать, чтобы совершенно ниоткуда.
А дальше на первый план выдвигается «мироносица» Мелисандра, едва не отрекшаяся от своего бога: тщательно обмывает тело, пока операторы (случайно, конечно же!) воспроизводят ракурсы картин «Мертвый Христос» Андреа Мантеньи и Ганса Гольбейна-младшего (последняя широко известна русскому читателю по описанию в романе Ф. М. Достоевского «Идиот»). Собственно, как будто не Мелисандра и не ее демонический Рглор возвращают Джона обратно, но коллективный запрос (молитва) осиротевших и оплакивающих его друзей, не единожды спасенных им. Да и визуально картинка ненавязчиво намекает: нет в Вестеросе богов, нет вообще никаких богов, дорогой зритель, но мы с тобой с удовольствием поиграем в игру «Угадай сюжет западноевропейской живописи», а там уж дело твое, как этот сюжет трактовать, в проигрыше, пожалуй, никто не останется.
Если серьезно, то создатели сериала, колдуя над невинно убиенным лордом-командующим, сталкиваются с отчетливой проблемой: они воспользовались христианской культурной моделью (которая позволяет им обойти щекотливую перспективу озомбачивания Джона), но дальше, работая в рамках безрелигиозного тренда массового искусства, вынуждены эту модель дезавуировать. И Джон выдыхает вдогонку небытию практически ко-роль-Лировское «ничего»: «Там нет ничего». Расстраивает Мелисандру.
Безусловно, после смерти Джон просто обязан измениться. (Как справедливо рассуждал в интервью исполняющий роль Сноу Кит Харингтон, иначе зачем же он тогда умирал-тο?) Но у предшественников «Игры престолов» (критикуемых в свое время Мартином) воскресший герой, как и положено проекции Христа, восставал, подобно Прообразу, в силе и славе, наделенный ещё болы шей мощью. Как Аслан у К.С. Льюиса в книге «Лев, колдунья и платяной шкаф». Как Гэндальф во «Властелине колец», из Серого ставший Белым. Толкиен в принципе нашел гениальное художественное решение для отражения различных ипостасей Христа: у него есть воскресший Христос — Гэндальф, есть страдающий Христос — Фродо, и Христос-Царь — Арагорн. В мире «Игры престолов» отдуваться сразу за всех вынужден Джон Сноу, что порой приводит к неожиданным разворотам в его характере и поведении. Поскольку если умирает Джон вполне уверенным в себе Спасителем мира, то возвращается — слабым маленьким человеком, потерянным, напуганным и испытывающим отвращение к насилию (что становится особенно явным после сцены казни его убийц). С ним случается то, что Харингтон назвал «страхом Божьим» («the fear of God»). Как говорится, если у нас, у публики, и есть некий призрачный шанс проассоциировать себя с Джоном (героем, командующим, лучшим мечником Севера, Белым волком, Эйегоном Таргариеном etc), то это был он.
Справедливости ради, на этих «наших», то есть подчеркнуто «человеческих», непоследовательных, импульсивных и т. д. эмоциях построена драматургия «битвы бастардов», которую Джон Сноу как полководец, безусловно, проиграл. Но зато дал возможность аудитории увидеть происходящее собственными глазами: пережить ужас гибели брата, смертной угрозы, отчаяния, бессмысленности существования, тщеты любой земной власти — и заодно стратегического планирования («хочешь насмешить Господа Бога — расскажи Ему о своих планах»). Понятно, что для достоверности сопереживания герой должен же хотя бы на время переквалифицироваться из супермена в everyman-a (обывателя, массового зрителя)… Ну и для бурного романа с Дейнерис Таргариен тоже, в общем, необходим пусть и не всегда живой (и, само собой, отчетливо супермен), но представитель мужского пола, а не возвышенный небожитель. С другой стороны, Джон на то и сериальный Иешуа, чтобы оставаться до занудства положительным, последовательным и неизменным «зерцалом святости».