Корнею Чуковскому особенно понравилось «прехлёсткое слово бездарь. Оно такое бьющее, звучит как затрещина и куда энергичнее вялого речения без-дар-ность. <...> Право, нужно было вдохновение, чтобы создать это слово: оно сразу окрылило всю строфу. Оно не склеенное, не мертворождённое: оно всё насыщено эмоцией, в нём бьётся живая кровь. И даже странно, что мы могли без него обойтись».
Брюсов назвал Северянина учителем «юных лириков» и вождём отважно-жадных душ», имея в виду поэтов кружка «Ego». Вокруг Северянина объединяются юные, не имевшие достаточного литературного опыта Иван Игнатьев (Казанский), Василиск Гнедов, Павел Широков, Дмитрий Крючков, Грааль-Арельский (Стефан Петров), которые образуют кружок «Ego».
Александр Блок, возмущаясь кощунственным псевдонимом «эгиста» Стефана Петрова, вместе с тем видел черты новой научной поэзии уже в первой его книге «Голубой ажур» (1911). «Вас мучат также звёздные миры, на которые Вы смотрите, — писал Блок, — и особенно хорошо говорите Вы о звёздах...» Служивший астрономом в Петербургском Народном доме, Грааль-Арельский воспевал «Причудливые кратеры вулканов, / Скалистые хребты и звенья котловин, / И пятна серые безводных океанов» на Луне, где «Мерцают сумрачно зелёный мёртвый стронций, / И трёх цветов в кристаллах глинозём».
Значительное место среди эгофутуристов занимал Константин Олимпов, сын умершего в 1911 году поэта Фофанова. Его стихи разнообразны по инструментовке, эмоциональны, вполне в соответствии с названием его второго сборника «Жонглёры-нервы» (1913). Критики отмечали очевидную зависимость творчества Олимпова от Фофанова и в ещё большей степени — от Северянина.
Первая книга Георгия Иванова — «Отплытие на о. Цитеру: Поэзы» также вышла под издательской маркой «Ego» в декабре 1911 года (на титуле — 1912-й). Молодой поэт принёс свои стихи доктору Кульбину, который посоветовал обратиться к Игорю Северянину.
К моменту знакомства с Георгием Ивановым в мае 1911 года Игорь Северянин, который был на семь лет старше его, опубликовал около тридцати стихотворных брошюр, получил одобрительные отзывы и поэтические послания Константина Фофанова и критическое замечание самого Льва Толстого по поводу «Хабанеры II». Георгий Иванов тогда учился во втором Санкт-Петербургском кадетском корпусе и дебютировал как поэт.
Вскоре их встречи стали постоянными, и потому Георгий Иванов, уехавший летом 1911 года, по словам Северянина, «к себе в Гедройцы» (однако «Гедройц» — фамилия поэтессы. —
Игорю Северянину
В сонете, опубликованном в первом сборнике Георгия Иванова «Отплытие на о. Цитеру: Поэзы», как и следовало ожидать, отразились традиционные поэтические эмоции и образы; ожидание, тоска, златой экстаз, томительная разлука, грусть, сердце, лук (лик?) Дианы, звон кирас, цветы, музыка... Многое было созвучно северянинской лексике — «шопеновское скерцо», «ни роз, ни ландышей, ни лилий».
Ответный сонет Игоря Северянина не отличается стройностью (правильностью), его «раскачивает» разговорная интонация, инверсии, сдвиги синтаксических связей:
Георгию Иванову
Называвший себя «лирическим ироником», Игорь Северянин и в этом обращении к младшему коллеге не пренебрегает иронией и, что особенно важно, самоиронией («грёз отстой», «убого-милый кабинет», «девственная дама», «креолка древнего Днепра»), Всё, о чём упоминается в сонете, связано, в отличие от абстрактно-поэтической лексики Георгия Иванова, с образом жизни Северянина и очевидно известно его адресату.
Стихотворение оказалось настолько «северянинским», что вызвало в Александре Амфитеатрове желание вступить в спор, продолжить диалог и поразить автора его же оружием. Сонет-послание Амфитеатрова завершало его статью о Северянине «Человек, которого жаль»:
В феврале 1912 года Северянин посвятил Георгию Иванову стихотворение «Диссона» — вошло в брошюру «Качалка грёзэрки». Он словно сопоставляет его прежний образ («вы — милый и простой») с новым, сложившимся в кружке «Ego» и в кабаре «Бродячая собака», где юный поэт получил имя «Баронесса». Возникновение этого имени Роман Тименчик справедливо связывает с происхождением матери Георгия Иванова из рода голландских баронов Бир Брац-Бауэр ван Бренштейнов. Но этим объясняется титул, но не форма женского рода. Вероятно, были более очевидные поводы использовать столь яркое прозвище. Могла иметь значение юношеская мягкость черт, белизна кожи, едва знакомой с бритьём, невнятность речи... Виктор Шкловский отмечал: «Часто заходил красивоголовый Георгий Иванов, лицо его как будто было написано на розовато-жёлтом курином, ещё не запачканном яйце...» Однако помимо внешней женственности необходимо отметить известный интерес к гомосексуальности в среде молодых посетителей «Бродячей собаки», тех «кузминских мальчиков», к которым принадлежал, например, другой «эгист» — Всеволод Князев.
О подобных «шалостях» вспоминала Вера Гартевельд, подруга знаменитой Паллады Богдановой-Бельской: «Среди завсегдатаев (кабаре «Бродячая собака». —
В этом контексте не случайно стихотворение Игоря Северянина «Диссона» построено на двусмысленности, на «диссонансе» между мужским и женским, а «Ваше Сиятельство» оказывается в финале «супругой посла»:
Георгию Иванову
Январь 1912 года стал порой утверждения эгофутуризма, декларацию подписали вместе с Игорем Северяниным Константин Олимпов, Грааль-Арельский и Георгий Иванов. Вскоре Иванов, тяготившийся атмосферой любительства в кружке «Ego» и чуждый эпатажности, сблизился с Николаем Гумилёвым. В октябре 1912 года он вместе с Грааль-Арельским опубликовал в журналах «Гиперборей» и «Аполлон» письма-отречения от прежней группы, о вступлении в «Цех поэтов», но это было не переменой флага, скорее его обретением.
«Вселенский Футуризм»
В отличие от кубофутуризма, который вырос на «глыбе слова