Я ожидала почувствовать вкус клубники, но что-то не то.

– Это не клубника! – нахмурилась я.

– Ага! – отозвался он, довольный. – Мы продвигаемся.

– Вот как! – ободрилась я.

– Нюхай.

Я вдохнула.

– Апельсин.

– Теперь пробуй.

Я почувствовала его пальцы на губах и открыла рот. Столько всего обрушилось на меня разом – и эти драже, и все, что происходило между нами, – я с трудом могла сосредоточиться. Каждое чувство было обострено до предела. Я постаралась прислушиваться к ним по очереди. Жевать вдумчиво, втягивая в себя аромат, дожидаясь, пока нервные окончания распознают горький, солоноватый, сладкий или кислый запах. Я узнала вкус – такой же, как в прошлый раз. С горчинкой.

– Апельсин.

– Да! – Он был счастлив. – Еще разок.

Кэррик упорен, он умеет добиваться своего. Мы повторяли опыт снова и снова, пока я не научилась пользоваться обонянием. Он перебрал почти все, что нашел в холодильнике, и в итоге я научилась определять вкус, не вдыхая сначала аромат из мешочка.

– Итак, последнее.

Он положил мне в рот драже, и я сосредоточилась, сосредоточилась изо всех сил. Кэррик говорил, что вкусовые бугорки есть и в гортани, – этого я раньше не знала. И я могу принюхиваться, пока жую. Чувствую себя животным: вся погружена в еду, нюхаю и ем в полной темноте, главное для меня – запах, и я ищу другие подсказки.

– Мята? – попыталась я угадать.

– Идеально!

Я улыбнулась. Давненько я не слышала этого слова – и не к чему было его приложить.

У нас с Артом ни разу не было секса. Мы встречались полгода и были уже на грани, но не успели – а когда меня заклеймили, это изменило нашу жизнь, нас обоих. За несколько дней до того, как я бежала, он признался, что любил меня, – не в том, что любит сейчас, а в том, что любил раньше. Несколько секунд я ликовала, а потом осознала разницу, и тогда что-то во мне умерло.

Наедине мы исследовали тела друг друга, но застенчиво, неуклюже. С Кэрриком все иначе. Он разбил то прозрачное, разделявшее нас стекло – как только начал эксперимент с запахами и вкусами. Я ощущала такую близость к нему, и мы, наши тела, столько уже пережили вместе, что это крепко связало нас. Телесно мы соединены неразрывно, хотя вовсе не этого добивался Креван, уродуя нас, желая сделать наш облик отталкивающим, угрожающим, чтобы никто не пожелал иметь дело с Заклейменными. Так он сам и сказал, вынося приговор: Клеймо на язык, чтобы каждый, кто заговорит со мной или захочет поцеловать, понял, что я – лгунья. Мне врезалось в память, как это Клеймо отпугнуло Арта, даже если он сам не заметил невольного своего движения. Но с Кэрриком я чувствую себя совсем не так, как хотел бы Креван: оказывается, наказанные им люди могут обрести утешение и гармонию друг в друге.

Я не знала, где теперь Арт, вернулся ли он к отцу или сбежал от него. Один раз я задала дедушке этот вопрос, но он сразу же меня одернул – нет, он не был жесток, он, я так понимаю, просто не желал отступать от реальности. «Зачем тебе знать, где этот парень?» – спросил он. «Ну, просто», – пробормотала я бессвязно, мне стыдно было обсуждать свои чувства с дедом, тем более что поклонником Креванов он никогда не был.