Глава 11

Солнце припекало все жарче. Над серыми вершинами плыли кудрявые облака. Их нечеткие тени скользили по склонам и растворялись среди теней долины. Метрах в двухстах выше лагеря едва заметная тропа делала резкий поворот, уводя идущих по ней по крутому каменистому карнизу, поросшему густыми низкими кустами, скрывающими пустоту, в которую легко можно было бы сорваться, сделав один неверный или даже неосторожный шаг. Густые тени лежали на земле, а подлая трещина на крутом склоне была больше похожа на тайный ход, ведущий в саму преисподнюю. У этой трещины, прижавшись спиной к шершавому валуну, сидел Паук и сосредоточенно вырезал на левой стороне груди какие-то символы. Из-под земли тянуло запахом холодного влажного камня и старого мха. Внутри было тихо. Ни шороха, ни звука, ни зловещего перешептывания. Густая тьма угрюмо таращилась из провала, но Паук не ощущал опасности, скорее напряжение, отдаленную угрозу и насмешливое любопытство.

«Уходи, – как бы говорила Тьма. – Уходи. Ты еще можешь. Я тебя не трону. Пока. Ну а меня ждет обильный ужин, а потом, завтра, ты уже не справишься. И тогда я заберу тебя в рабство. Насовсем. В этот раз не уйдешь».

Душа Коли Паукова, настоящего Коли, трепетала от страха и умоляла нового хозяина тела последовать этому мудрому совету, бросить всех и бежать, бежать, бежать. Прочь от этой жуткой могильной пустоты, боли и страданий. От страха и безысходности он решил атаковать самозванца, предательски захватившего его тело. Отчаяние придало сил, и душа Паука бросилась на своего обидчика, называвшего себя Рахманом Хранителем. Ярости, питаемой страхом и ненавистью, хватило на то, чтобы сорвать цепи рунного заклятия, наспех нарисованного на теле, и вцепиться в проникшую в него сущность, терзать, рвать ее на части. Но дальше дело застопорилось. Гость, несмотря на чудовищную усталость (ночная битва отняла у него много сил), сохранил бдительность. Ненависть, злость и отчаяние схлестнулись с железной волей, холодным рассудком и уверенностью в своих силах. Борьба была яростной, но непродолжительной. Нападение было отбито, бунт подавлен. Душа Коли Паукова загнана обратно, где и пребывала, съежившись от бессилия, а Рахман со спокойной обстоятельной деловитостью опытного тюремщика обновлял запоры этой невидимой темницы, вырезая очередной рунный символ у себя на груди, прочно запечатывая трясущуюся душу Паука, все крепче сковывая ее тяжелыми цепями древнего заклятия. Сначала он аккуратно и очень тщательно, стараясь не пропустить ни малейшей детали, нанес контуры будущего рисунка. Не резал: накалывал. А уже потом соединил проколы глубокими надрезами. Получалось неважно. Нож был слишком велик и недостаточно остр для такой тонкой работы. К тому же кровь, обильно сочившаяся из порезов и проколов, не позволяла осмотреть сразу весь рисунок и оценить результат в комплексе. Предварительные итоги удовлетворения не приносили, но он очень старался. Вытирал кровь обрывком майки, высматривал нестыковки, опять накалывал, поливал рану водой из фляги, резал, опять вытирал, вновь резал, пока рисунок не приобрел целостность и завершенность. Оглядев свое творение, Рахман неопределенно хмыкнул, вылил на грудь остатки воды, крепко прижал рану тряпкой и осторожно двинулся вдоль склона к верхней пещере.

«Уходи!» – кричала ему вслед темнота.

«Уходи», – умоляла душа Паука.

«Уходи, – говорил разум. – Они все уже мертвы. Ты им не поможешь. Они тебе никто. А когда окрепнешь, ты вернешься и запечатаешь, как должно. Это не бегство, это отступление. Ты можешь выиграть эту войну, только проиграв сражение».

Но Рахман не уходил. Он принял решение. Он знал, что не отступится. И не потому что любил этих людей. Это были всего лишь простые люди, со своими мелкими страстями и ничтожными мыслишками. Он, Хранитель, темный маг самого Кощея, бросал таких сотнями, тысячами на алтарь служения. Он привык мыслить другими категориями, в которых лишь идея или принципы имеют значение. Именно поэтому он просто не мог уйти. Не из-за людей. Из принципа. Это было против его совести. Сбежав, он бы перестал существовать, ибо попрал бы собственные принципы. Душа воина не могла смириться с предательством. Даже сейчас, когда он пребывал в новом теле, в новом мире, предательство было предательством, и с ним можно либо бороться, либо сотрудничать. Третьего не дано. Именно поэтому Рахман упрямо шел навстречу схватке, возможно, последней, именно поэтому он был готов умереть вновь. Едва победив смерть, опять погибнуть за людей, которых, по сути, и не знал.

Закончив борьбу с инстинктами самосохранения, Рахман направился в дальнюю пещеру. Войдя в нее и внимательно осмотревшись, удовлетворенно ухмыльнулся. План стал приобретать четкие контуры.

Глава 12