Глава 26

Сара чувствовала сильный переизбыток адреналина. Одно из двух: либо возвращаться к архивам, либо вызвать Дафну на сеанс кикбоксинга. Лучше, пожалуй, поработать. Она обыграла Майлза на настоящий момент, но важно, чтобы в дальнейшем она показывала себя тем преданным делу ученым, каковым и являлась. Она приехала сюда трудиться на ниве музыковедения. А теперь, когда она видела Бетховена, слышала его голос и прочие звуки, исходящие из его нутра, она почувствовала еще большую связь со всеми предметами, которых Луиджи некогда касался. Невероятно, но ей довелось узреть его воочию! Мысль о том, что Людвиг тоже мог видеть ее, до сих пор была чересчур экстраординарной, чтобы ее по-настоящему принять. И почему он прошептал «Бессмертная Возлюбленная»? Он же не мог обращаться к ней? Или мог? Сара тряхнула головой, отгоняя странную мысль. Что за нелепость!

Сара направилась к своему рабочему месту. По дороге ей никто не встретился, хотя до нее доносились вопли Бернарда, распевавшего в свое удовольствие в зале рококо, и смех Сюзи, которая делила территорию с дельфтским фарфором. Может, допросить Сюзи? Не стоит. Сара не сомневалась, что ее догадка верна – Майлз даже не думал говорить с японкой. Лучше не втягивать Сюзи в дворцовые интриги.

Ее вещи выглядели в точности так, как она их оставила: длинные столы, заваленные коробками и бумагами, каталожные карточки, таблички «Не трогать!». Инструменты – перчатки, лупа, пластиковые папки для бумаг – были аккуратно разложены на полке. Наиболее ценные предметы Сара уже переместила в стеклянные шкафы с контролем температуры и влажности, где они были заперты, когда не требовались ей для непосредственной работы. Князь Лобковиц приобрел немалое количество партитур, и поскольку многие из них никогда не публиковались или не перепечатывались, ноты наверняка должны были привлечь к выставке исследователей и серьезных музыкантов. Но и немытые толпы туристов, которые рано или поздно заполонят дворец, могли с любопытством глазеть на уникальные экземпляры коллекции. Взять, к примеру, рукопись глюковской оперы «Аэций», генделевского «Мессию» (тщательно аранжированного Моцартом самолично), гайдновские струнные квартеты, опус номер семьдесят семь (заказ Седьмого князя, так и оставшийся незаконченным), – и, разумеется, произведения Бетховена.

Здесь хранилось столько сокровищ! Оркестровки для премьер Четвертой и Пятой симфоний, выполненные рукой композитора, и еще один список Пятой с исправлениями и дополнениями ЛВБ. Струнные квартеты, опус номер восемнадцать с пометками ЛВБ для первого публичного исполнения. Расписка Людвига в получении пособия, назначенного для него князем Лобковицем. Седьмой помогал Людвигу не только деньгами. Он передал в распоряжение композитора частный оркестр и, вероятно, угостил не одним хорошим бесплатным обедом. И если вызванное снадобьем видение содержало хотя бы долю правды, очевидно, он давал Луиджи кое-что еще… ведь Сара знала, что хромым хозяином музыкального салона мог быть именно он – кривоногий с рождения Йозеф Франц Максимилиан Лобковиц. Между этими двумя чувствовалась некая близость, молчаливое взаимопонимание.

Сара смежила веки и попыталась прокрутить в голове последовательность виденных ею событий. Бетховен принял пилюлю, это она помнила абсолютно точно.

Что же сказал князь? Он спросил Людвига, принял ли тот пилюлю, действует ли она.

Спросил так, как если бы Бетховен мог слышать.

И Бетховен ответил «да».

Сара открыла глаза.

Значит, Лобковицы с давних пор занимались тем, что давали людям наркотики…

Ясно, что между композитором и его покровителем существовала гораздо более тесная связь, нежели было известно ученым мужам.

Сара взяла коробку, в которой содержались найденные на настоящий момент письма Бетховена к его покровителю. Сейчас она практически не сомневалась в том, что большинство из них никогда не были как следует задокументированы. Материалов бы хватило на целую книгу – если после открытия музея Сару еще будут пускать во дворец.

Наиболее известными письмами Бетховена являлись послания к Бессмертной Возлюбленной и, конечно же, так называемое «Хайлигенштадтское завещание», которое Людвиг адресовал двум своим младшим братьям. Там ЛВБ и признавался, что потерял слух, страстно защищал свое поведение, сетовал, бушевал, говорил о самоубийстве и вдобавок клялся в верности искусству. Однако значительная доля уцелевшей корреспонденции Луиджи касалась деловых вопросов, житейских неурядиц и мелких жалоб. Ну а личные письма композитора, которые все-таки оказались задокументированы, не представляли особого интереса. Наиболее частым завершением, которое он использовал, было «in der Eile» – «в спешке», – а пунктуация, правописание и почерк ЛВБ оказались попросту убийственными. Он питал пристрастие к невероятно плохим каламбурам. Мог начать письмо, называя своего адресата «мерзавец», а закончить обращением «мой дорогой друг».

Сара натянула перчатки и принялась заново просматривать корреспонденцию Луиджи и князя Лобковица. Раньше она не видела в бумагах ничего необычного, но теперь у нее появилась цель. Не было ли в письмах отсылки, хотя бы косвенной, к чему-нибудь вроде пилюли или снадобья?

Она остановилась на одном из писем – без даты, с пятном чайно-бурого цвета и надорванным уголком.

«Мое здоровье очень плохо, но на настоящий момент могу лишь сказать, что мне становится лучше при известии, что ваш чудодейственный ключ вскорости покажется из-под тяжелого подола вашего благородного дома и вновь будет петь чудесные песни».