Надо было легенду лучше продумывать, а то сымпровизировал, и вот оно как все повернулось…
— Ну… Э-э-э… Я не… я не…
— Ты знаешь как…
И вдруг бровастый осекается и визжит, тоненько и пронзительно — странный такой звук, Питри даже успевает подумать, уж не птица ли какая орет.
— Я знаю, как что? — уточняет Питри.
Но бровастому уже не до беседы: он падает наземь, по-прежнему тоненько вереща, и тут Питри замечает что-то такое блестящее красное прямо у бровастого над коленом. Вот только что не было ничего — а теперь торчит. Точно. Острие арбалетного болта. Бровастый перекатывается на живот, и Питри видит: сзади из ноги торчит он. Арбалетный болт.
На тропинке в паре дюжин футов от верещащего бровастого стоит женщина. Питри видит темный прищуренный глаз над прицелом гигантского арбалета. Взгляд этот не сулит ничего хорошего, а острие болта нацелено ему прямо в грудь. Волосы у женщины темные с проседью, виски вовсе побелели, смуглые, исполосованные шрамами плечи блестят на солнце. Арбалет она держит левой рукой, и от середины предплечья это не живая рука, а протез из темного полированного дуба.
— Питри, — сообщает женщина. — Придурок. На землю быстро — ло-жись!
— Да-да-да, — соглашается Питри и аккуратно укладывается на тропу.
— Больно! — орет бровастый. — Во имя всех морей! Больно!
— Боль — это хороший знак, — замечает женщина. — Это значит, что у тебя еще есть мозг, который может ее чувствовать. Считай, сильно повезло тебе, Ранджеша.
Бровастый отвечает нечленораздельным воплем. Бородач теперь весь покрыт испариной. Он смотрит на женщину, затем на Питри, а потом на лес, что стеной стоит слева.
— Ну нет, — качает головой женщина. — Брось топор, Гарудас.
Топор бухается на землю. Женщина делает несколько шагов вперед, но острие болта в арбалете не сдвигается ни на дюйм.
— Сдается мне, Гарудас, у тебя неприятности, — говорит она. — Я ведь пообещала вам обоим: еще раз увижу на своей земле — и ваши кишки сведут знакомство со свежим морским воздухом. Пообещала? Пообещала. А ведь цивилизованный человек всегда исполняет свои обещания, верно? Это ведь фундаментальный, можно сказать, закон нашего социума, правда?
Бородач бормочет:
— Я… я…
— А еще, Гарудас, ходят слухи, — продолжает женщина и делает еще один шаг вперед, — что ты со своим дружком повадились заманивать сюда туристов и грабить их без зазрения совести. А поскольку у вас весьма расплывчатые представления о частной собственности, я совсем не удивлена, что вы решили провернуть этот трюк на земле, которая сейчас принадлежит мне. Но вот в чем дело: я такие штуки терпеть не могу. Прям тошнит меня от такого дерьма. Вот я думаю: а не всадить ли в тебя пару дюймов хорошей стали, а, Гарудас? Как думаешь, это поможет убедить тебя больше никогда, никогда так не поступать?
Бородач смотрит на нее как завороженный и молчит.
— Я, мать твою, вопрос тебе задала! — рявкает женщина. — Мне что, сынок, болт в тебя всадить, чтоб ты разговорился?