Мария смахнула в сторону диаграммы, закрывавшие от неё чашки Петри, затем приблизила к себе одну из процветавших культур, так что всё поле зрения заполнила одна бактерия. При раскраске, кодирующей уровень здоровья, она выглядела просто как бесформенная синяя клякса. И, даже переключившись на стандартную химическую карту, Мария не смогла разглядеть никакой структуры, не считая клеточной мембраны — ни ядра, ни органоидов, ни жгутика. A. lamberti представляла собой немногим более, чем кулёк с протоплазмой. Мария поиграла с изображением: заставила проявиться хромосому в развёрнутом состоянии, подсветила участки, в которых происходил синтез белка, визуализировала градиент концентрации нутрозы и её ближайших метаболитов. Расчёты для такой картинки стоили недёшево, и она отругала себя (как всегда) за бездарную трату денег, но не смогла удержаться (как всегда) и ограничиться необходимыми аналитическими программами и самим «Автоверсумом». Трудно было просто сидеть, таращась в воздух, и дожидаться результата.

Вместо этого она придвинула картинку ближе, включила атомарную раскраску (оставив невидимыми всепроникающие молекулы воды), ненадолго остановила время, чтобы прекратить мельтешение тепловых движений, приблизила ещё, так что неопределённые пятнышки, разбросанные по рабочему пространству, обрели чёткость и превратились в сложные клубки длинноцепочечных жиров, полисахаридов, гликопротеинов. Названия были цельнокрадеными у аналогов из реального мира. Ну и чёрт с ними! Кому охота тратить жизнь на изобретение с нуля новой биохимической номенклатуры? На Марию немалое впечатление производил уже тот факт, что Ламберт потрудился наделить каждый из тридцати двух атомов «Автоверсума» хорошо различимой окраской и соответствующими уникальными названиями.

Она пробиралась сквозь море причудливых молекул, синтезированных A. lamberti лишь из нутрозы, аквы и пневмы, да нескольких элементов, присутствующих в следовых количествах. Когда не удалось отследить ни одной молекулы нутрозы, Мария вызвала «Демон Максвелла» и попросила, чтобы он это сделал за неё. Ощутимая задержка перед откликом программы всегда заставляла Марию остро чувствовать, с каким гигантским количеством информации она играет, и как вся эта информация организована. Традиционная биохимическая симуляция отслеживала бы каждую молекулу и смогла бы указать точное местонахождение ближайшей почти мгновенно. Для традиционной симуляции каталог молекул был бы «истиной в последней инстанции» — не существовало бы ничего, кроме записи в Большом Списке. Для «Автоверсума» же «абсолютной истиной» был громадный запас кубических ячеек субатомных размеров, и базовая программа имела дело только с этими ячейками, не обращая внимания на более крупные структуры. Атомы «Автоверсума» были всё равно что ураганы в модели атмосферы (но куда более устойчивые); они возникали согласно простым правилам, управляющим мельчайшими элементами системы. Не было необходимости отдельно рассчитывать их поведение: законы, управляющие отдельными ячейками, определяли всё, что происходило на высших уровнях. Конечно, можно было использовать целый рой демонов, чтобы составлять и вести своего рода перепись атомов и молекул — за счёт значительного расхода вычислительных мощностей, что, собственно, противоречило изначальному замыслу. А сам «Автоверсум» продолжал кипеть и бурлить, невзирая ни на что.

Мария зафиксировала в поле зрения молекулу изменённой нутрозы, затем восстановила ход времени, и всё, кроме одного-единственного шестиугольника, расплылось и замерцало. Сама молекула приобрела лёгкую размытость очертаний: условности действующей сейчас манеры отображения были таковы, что средние положения атомов оставались видны отчётливо, а отклонения, возникающие из‑за вибрации связей, намечались призрачными мазками.

Она приблизила молекулу, так что та целиком заполнила рабочее пространство. Мария не знала, что надеется увидеть. Как удачно мутировавший фермент эпимераза вдруг присоединяется к кольцу и перемещает неправильную сине-красную веточку на место? Не говоря о вероятности такого события, оно закончилось бы раньше, чем наблюдатель успел бы осознать его начало. Ну это легко поправить. Она велела «Демону Максвелла» сохранять в буфер несколько миллионов тик‑таков истории молекулы и, если произойдут какие‑то структурные изменения, воспроизвести их в пригодном для восприятия темпе.

Погружённое в «живой» организм кольцо мутозы выглядело точно так же, как и его прототип, который Мария изменила несколько минут назад: красные, зелёные и синие шарики, похожие на бильярдные шары, соединённые тонкими белыми стержнями. Казалось почти оскорблением, что хотя бы бактерия может состоять из подобных молекул, словно вышедших из книжки с картинками. Программа просмотра непрерывно обшаривала этот крошечный уголок «Автоверсума», выявляла комбинации ячеек, составлявшие атомы, проверяла совпадающие участки, чтобы выявить, какой атом связан с каким, а затем на основе полученных выводов представляла аккуратную и симпатичную стилизованную картинку. Как и правила пользования, принуждавшие принимать эту картинку за чистую монету, то была полезная функция, но…

Мария притормозила часы «Автоверсума» в десять миллиардов раз, затем открыла меню просмотра и надавила кнопку с надписью RAW.[2] Аккуратная конструкция из шариков и палочек растаяла, превратившись в растрёпанную корону, сплетённую трепещущими нитями разноцветного жидкого металла; волны красок поднимались из воронок на её поверхности, смешивались и стекали обратно; от неё шли тонкие язычки тумана.

Мария замедлила время ещё в сто раз, почти остановив коловращение модели, и во столько же раз её приблизила. Теперь стали видны кубики отдельных ячеек, составляющих «Автоверсум»: их состояние менялось примерно раз в секунду. «Состояние» каждой ячейки — целое число от ноля до двухсот пятидесяти пяти — вычислялось заново на каждом временном цикле. Для этого существовал набор несложных правил, применявшихся к её предыдущему состоянию и к состоянию её ближайших соседей по трёхмерной решётке. Клеточный автомат, который и представлял собой «Автоверсум», не делал ничего, кроме того, что применял эти правила единообразно к каждой клетке: то были его элементарные «законы физики». Здесь не приходилось сражаться с устрашающими уравнениями квантовой механики — всего лишь горсточка тривиальных арифметических операций на целых числах. И тем не менее невероятно грубые законы «Автоверсума» умудрялись создавать «атомы» и «молекулы» с достаточно сложной «химией», чтобы поддерживать «жизнь».

Мария отслеживала судьбу группы золотистых ячеек, размазанных по решётке, — сами по себе клетки, по определению, не двигались, развивался только узор, — которые просачивались в регион, занятый металлически-синими, захватывая его, но лишь для того, чтобы, в свою очередь, быть поглощёнными волной малиновых.

Если у «Автоверсума» имелся какой‑то «истинный облик», это он и был. Палитра окрасок, назначенных каждому состоянию, была совершенно произвольной, а следовательно, «обманной», но всё же данный способ просмотра раскрывал сложную трёхмерную шахматную игру, лежавшую в основе всего.

Всего, кроме аппаратуры, самого компьютера.

Мария вернулась к стандартному темпу времени и макроскопической картине с двадцатью одной чашкой Петри — и как раз в этот момент перед ней выскочило сообщение:

С полминуты Мария сидела и злобно ругалась; потом вдруг замолчала и уткнулась лицом в ладони. Ей вообще не следовало подключаться. Просто безумие — растрачивать сбережения на игрища с мутантами A. lamberti; но она не могла прекратить это делать. «Автоверсум» так соблазнителен, так суггестивен, так… неотвязчив.

Тот, кто вытеснил её из сети, кем бы он ни был, оказал ей услугу. Она даже получила обратно пятьдесят долларов, уплаченные за подключение, потому что её выбросило из программы совсем, а не просто замедлило до темпа улитки.

Заинтересовавшись личностью благодетеля поневоле, Мария подключилась напрямую к КваКС-обменнику — рынку, на котором шла торговля вычислительными мощностями. Соединение с JSN шло через Обменник полностью прозрачным образом; терминал был запрограммирован автоматически делать рыночные запросы, не превышая определённого потолка. В данный момент, однако, некий аппаратный комплекс, именующий себя «Операция „Бабочка“», покупал КваКСы — квадриллионы команд в секунду — по цене в шестьсот раз выше этого потолка и умудрился скупить все сто процентов свободно торгуемых компьютерных мощностей планеты.

Мария была потрясена, она в жизни не видела ничего подобного. Круговая диаграмма выполненных запросов, обычно представляющая собой калейдоскоп с мельканием тысяч тоненьких, как иголочки, ломтиков, превратилась в сплошной и неподвижный синий диск. Самолёты с неба не упадут, мировая торговля не остановится… но десятки тысяч исследователей в промышленности и науке привыкли ежедневно обращаться к Обменнику для решения задач, не сто́ящих приобретения собственных вычислительных средств. Не говоря уже о нескольких тысячах Копий. Чтобы один-единственный пользователь вытеснил остальных, побив все ставки, — это было беспрецедентно. Кому понадобилось такое количество расчётов? Большой бизнес, большая наука, военные? У всех есть собственная аппаратура, как правило превосходящая их потребности. Если они вообще обращаются на рынок, то лишь для того, чтобы продать избытки.

Операция «Бабочка»? Название казалось смутно знакомым. Мария подключилась к системе новостей и велела найти сообщения, включающие эту фразу. Самое недавнее проходило три месяца назад: