Не задумываясь, она увеличила скорость, на несколько секунд почти поверив, что оказалась в каком‑то парке, немыслимо ухоженном и хранимом в тайне посреди заброшенного района. Затем иллюзия начала разрушаться — крайнее неправдоподобие способствовало этому ничуть не меньше, чем самые очевидные погрешности. Мария продолжала жать на педали уже намеренно, словно надеясь, что скорость заставит все дефекты и противоречия слиться и исчезнуть. Затормозила она как раз вовремя, въехав на узкий тротуар в конце тупичка; переднее колесо велосипеда замерло в нескольких сантиметрах от стены склада.

Вблизи фреска не впечатляла: хорошо различимы отдельные мазки, перспектива явно искажена. Мария подалась назад, и ей не пришлось далеко отступать, чтобы понять, почему она обманулась. Метрах в двадцати нарисованное небо, казалось, смешивалось с настоящим; сознательным усилием можно было заставить границу проявиться, однако удерживать внимание на тонкой разнице в оттенках оказалось нелегко: она так и норовила расплыться и исчезнуть, словно какая‑то подсистема в глубине зрительных участков коры головного мозга отталкивала идею небесно-голубой стены как неправдоподобную и активно способствовала обману. Ещё дальше и статуи с лужайками начали утрачивать двухмерность и перестали выглядеть нарисованными, а на углу, там, где Мария свернула в тупичок, все элементы композиции встали на места, и центральный проспект на фреске сходился в точку именно там, где сходилась бы дорога, не перегораживай её стена.

Найдя идеальную точку зрения, Мария постояла там немного, опершись о велосипед. Слабый ветер холодил вспотевший затылок, потом начало припекать утреннее солнце. Вид зачаровывал, и мысль, что местные художники взяли на себя столько хлопот ради того, чтобы скрасить монотонное однообразие района, грела душу. В то же время Марию не покидало ощущение, что её надули. Она не возражала против секундного вовлечения в иллюзию, но трудно смириться с невозможностью обмануться снова. Можно было сколько угодно стоять и восхищаться артистизмом изображения, однако ничто не могло вернуть восторга, нахлынувшего на неё в мгновения веры.

Она поехала прочь.

Дома Мария вскрыла пакет с едой; потом, подняв велосипед, прицепила его к раме на потолке гостиной. Дом на террасе, простоявший сто сорок лет, по форме напоминал коробку с овсяными хлопьями: двухэтажный, зато в ширину такой, что едва помещалась лестница. Первоначально он находился в ряду из восьми таких же, но четыре дома, стоявшие с одной стороны, были выпотрошены и переоборудованы под офисы архитектурной фирмы, а три других снесены, чтобы освободить место дороге, которую так и не построили. Единственный сохранившийся дом теперь считался неприкосновенным согласно каким‑то странным пунктам законодательства о культурном наследии, и Мария купила его за четверть стоимости самой дешёвой из современных квартир. Ей нравились странные пропорции помещений, а будь в нём просторнее, он, конечно, не казался бы столь управляемым. Планировка и всё содержимое дома были запечатлены в её голове так же отчётливо, как собственное тело, и Мария не помнила, чтобы когда-либо положила не на место хоть малейший предмет. Она ни с кем не могла бы делить это жилище, но, предоставленная самой себе, похоже, нашла необходимое равновесие между потребностью в пространстве и правильной организацией жизни. К тому же она считала, что к домам нужно относиться как к транспортным средствам: физически они были закреплены на месте, но подвижны логически, а по сравнению с одноместной капсулой космической ракеты или с подводной лодкой пространство здесь было отмерено более чем щедро.

Наверху, в спальне, заодно служившей кабинетом, Мария включила терминал и глянула в резюмирующую строку электронной почты. Со времени последней проверки прибыло двадцать одно послание, все помечены как «мусор» — никаких писем от знакомых и даже отдалённо ничего похожего на предложение оплачиваемой работы. «Верблюжий глаз», её программа просмотра входящей корреспонденции, обнаружил шесть просьб о пожертвованиях на благотворительность (все на вполне достойные цели, но Мария постаралась очерствить душу), пять приглашений участвовать в конкурсах или лотереях, семь каталогов розничной торговли (все похвалялись, будто сформированы под её запросы и «потребности текущего стиля жизни», но «Верблюжий глаз», оценив их содержание, не нашёл ничего интересного) и три интерактивных письма.

Обычная, «глупая» аудиовизуальная, почта приходила в стандартных, прозрачных форматах, но интерактивки представляли собой исполняемые программы, написанные машинным кодом с глубокой шифровкой данных, специально рассчитанной на то, что человеку проще будет с ними поговорить, чем почтовым приложениям — просмотреть и классифицировать. «Верблюжий глаз» прокрутил все три интерактивки (на виртуальной машине с двойной подстраховкой — симуляции компьютера в симулированном компьютере) и попытался их провести, убедив в том, что они произносят свой текст перед настоящей Марией Делука. Две программы, предлагавшие услуги — пенсионного фонда и медицинской страховки, — попались, но третья каким‑то образом определила подлог и замкнулась, ничего не раскрыв. Теоретически «Верблюжий глаз» мог проанализировать программу и точно определить, что она сказала бы, если бы попалась на удочку, но на практике это заняло бы не одну неделю. Выбор стоял: избавиться от послания не глядя или поговорить с ним самой.

Мария запустила интерактивку. На терминале появилось мужское лицо, встретилось с ней взглядом и дружески улыбнулось. Она вдруг поняла, что «собеседник» слегка напоминает Адена. Достаточно, чтобы вызвать на её лице проблеск узнавания, которого не могла бы выразить маска, сработанная ею для «Верблюжьего глаза». Мария ощутила смесь раздражения и невольного восхищения. Она никогда не жила вместе с Аденом, но, несомненно, средства анализа данных соотнесли использование кредитных карточек в ресторанах или ещё где‑нибудь и выявили между ними отношения, не включающие совместного проживания. Картирование связей между потребителями продолжалось не первый десяток лет, однако использование этих данных таким образом, в качестве проверки подлинности адресата, было новеньким трюком.

Убедившись, что говорит именно с человеком, мусорное послание приступило к речи, которую не пожелало произносить перед цифровым подобием.

— Мария, я знаю, что ваше время очень ценно, но надеюсь, вы сможете уделить мне несколько секунд, — письмо сделало крошечную паузу, вызвав ощущение, будто молчание адресата означало согласие. — Мне также известно, что вы умная, разборчивая женщина, не интересующаяся иррациональными предрассудками прошлого, теми сказочками, которые утешали людей во времена младенчества человечества.

Мария догадалась, что за этим последует. Интерактивка поняла это по выражению её лица — она не позаботилась укрыться за каким-либо фильтром — и поспешила закинуть крючок:

— Однако по‑настоящему умный человек никогда не отметает идею, не дав себе труда оценить её, пусть скептически, но честно, и у нас, в Церкви Бога Безразличного…

Мария ткнула в интерактивку двумя пальцами, и та умолкла. Она задумалась, не мать ли подослала к ней эту церковь, но такое было мало правдоподобно. Должно быть, они автоматически зачисляют членов семей новообращённых в мишени пропаганды; Франческа, если бы к ней обратились, сразу сказала бы, что они зря тратят время.

Мария вызвала «Верблюжий глаз» и приказала:

— Обнови мою маску, чтобы она реагировала таким образом, как я делала во время этого разговора.

Последовало недолгое молчание. Мария представила, как нервная сеть маски жонглирует параметрами синаптических связей: алгоритм самообучения подыскивает значения, которые обеспечат требуемый отклик. «Если я буду делать это и дальше, — подумала она, — маска в конце концов станет похожей на меня, как полноценная Копия. А какой смысл стараться уберечь себя от нудных разговоров с почтовым хламом, если… всё равно не уберегаешь?» Мысль была крайне неприятная, но маски на несколько порядков проще, чем Копии; нейронов в каждой из них примерно столько же, сколько в золотой рыбке, и их организация куда меньше напоминает человеческую. Беспокоиться об их «переживаниях» так же смехотворно, как переживать о стёртом интерактивном письме.

— Выполнено, — отрапортовал «Верблюжий глаз».

Было всего пятнадцать минут девятого. Впереди целый день, не обещающий ничего нового, кроме счетов. За отсутствием контрактной работы, в последние два месяца Мария написала полдюжины потребительских программ — в основном усовершенствованные домашние системы безопасности: считалось, что на них хороший спрос. Пока продать не удалось ни одной: несколько тысяч человек прочитали записи в каталогах, но никто не удосужился загрузить. Перспектива погрузиться в очередной проект в том же роде не особенно вдохновляла, но и альтернативы, по сути, не было. А когда экономический спад закончится, и люди снова начнут делать покупки, может оказаться, что время было потрачено с толком.

Однако вначале нужно как‑нибудь поднять себе настроение. Если поработать в «Автоверсуме» хотя бы полчасика — ну, самое большее, до девяти, — она уже будет в силах вынести остаток дня…

Опять же, можно попытаться в кои‑то веки «вынести остаток дня» и не давая себе послаблений. «Автоверсум» — пустая трата денег и времени, хобби, которое она могла оправдывать перед собой, пока дела шли хорошо, но сейчас такую поблажку едва ли можно себе позволить.