Он никогда бы не сделал такого ни с кем другим. В этом он был уверен. Он же не чудовище, не палач, не садист. И никогда не взялся бы за дело сам, не имея возможности соскока в качестве последнего выхода. Между смехотворными фантазиями о стоицизме и побегами в утешительную неизменность версии из плоти и крови наверняка были моменты ясного мышления, когда главным доводом становилось: Если всё окажется настолько плохо, я всегда смогу положить этому конец.

Но вот снять с себя Копию и уже потом, когда её будущее перестанет быть его будущим и тем, чего следует бояться лично ему, отнять у неё возможность побега и говорить себе, что этот грабеж — не более чем слишком буквальный акт самоконтроля…

Это было так похоже на правду, что Пол опустил голову от стыда.

Потом бросил записку на пол, поднял лицо и взревел, что было сил в несуществующих лёгких:

— ДАРЭМ! АХ ТЫ ПОДОНОК!

Первое, что пришло в голову, — поломать мебель. Но вместо этого он принял основательный горячий душ. Отчасти чтобы успокоиться, отчасти — в качестве мелкой мести: двадцать виртуальных минут не особо необходимых гидродинамических расчётов изрядно взбесят этого скупердяя. Пол вглядывался в капельки и струйки воды, бегущие по коже, силясь обнаружить какую-нибудь незначительную, но видимую аномалию — разницу между его телом, обсчитанным до субклеточного уровня, и остальной симуляцией, более грубо смоделированной. Однако, если какие‑то различия и существовали, они были очень тонкими и ненаблюдаемыми.

Он оделся и съел поздний завтрак, не заботясь о том, что это уступка ощущению нормальности происходящего. Что же ему теперь, объявлять голодовку? Разгуливать нагишом, обмазываться экскрементами? Есть хотелось зверски: перед сканированием приходилось поститься, а кухня располагала буквально неистощимым запасом продуктов. Мюсли были на вкус в точности как мюсли, тосты как тосты, хотя Пол знал, что и вкус, и запах в известной степени жульнические. Мелкие детали последствий разжёвывания и действия слюны воспроизводились не на основе базового принципа, а посредством пёстрого букета эмпирических правил; не существовало эквивалентов отдельных молекул, вымываемых из еды и растворяемых ферментами, — лишь грубый набор значений переменного содержания питательных веществ на каждую микроскопическую «каплю» слюны. В конечном счёте это давало вполне правдоподобный рост концентраций аминокислот, разных углеводов и прочих веществ вплоть до скромных ионов натрия и хлора в аналогичных «каплях» желудочного сока. Что, в свою очередь, служило вводными для моделей ворсинок кишечника. И далее — кровяного потока.

Производство мочи и фекалий было опциональным. Некоторые Копии предпочитали сохранять по возможности все до единого аспекты плотского существования, но Пол предпочитал обойтись без этого. Его телесные отходы волшебным образом прекратят существовать задолго до того, как окажутся в мочевом пузыре или прямой кишке. Просто будут проигнорированы: пассивная аннигиляция. Всё, что нужно здесь, чтобы нечто уничтожить, — это перестать за ним следить.

Кофе его взбодрил, но сделал немного рассеянным — как всегда. Нейроны были смоделированы с величайшей детализацией, и все до последнего рецепторы, чувствительные к кофеину и его метаболитам, какие присутствовали в каждом отдельном нейроне мозга оригинала на момент сканирования, имели в его моделированном мозгу свои упрощённые, но полностью функциональные эквиваленты.

Что стоит за этим в физической реальности? Кубометр безмолвного, неподвижного оптического кристалла, которому придана конфигурация кластера из более чем миллиарда отдельных процессоров. Одно из нескольких сотен идентичных устройств, находящихся в сводчатом подвале… где‑то на Земле. Пол не знал, в каком городе он размещается. Сканирование производилось в Сиднее, но для развёртывания модели местный узел сети мог подрядить любого, у кого в тот момент оказались более выгодные расценки.

Пол вынул из ящика кухонного стола остро заточенный нож для чистки овощей и сделал себе неглубокий надрез на левом предплечье. Уронив в мойку несколько капель крови, он задумался: какие программы отвечают за эти капельки? Кровяные клетки теперь будут медленно «умирать» или они уже перешли в ведение общефизических моделей, слишком примитивных, чтобы придать им подобие жизни, не говоря уже — поддерживать их в таком состоянии?

Если попытаться вскрыть себе вены, в какой момент вмешается Дарэм? Пол посмотрел на своё искажённое отражение в лезвии ножа. Вероятнее всего, оригинал даст ему умереть, а затем прогонит модель по новой с нуля, устранив нож. Все предыдущие Копии он гонял сотни раз, меняя аспекты их окружения, в тщетных попытках найти какой‑то дешёвый трюк, способный отвлечь их от желания «соскочить». Некоторая доля чистого упрямства в характере не позволяла ему слишком быстро признать поражение и начать менять правила.

Пол отложил нож: ему не хотелось проводить этот эксперимент. Пока не хотелось.

За пределами квартиры всё было чуть менее убедительно: архитектура здания воспроизведена достаточно точно, вплоть до уродливых пластмассовых растений в горшках, но все коридоры пусты, а двери в другие квартиры заперты: за ними в буквальном смысле ничего. Пол пнул одну дверь изо всех сил, и казалось, что деревянная панель слегка подалась, но, осмотрев поверхность, он не нашёл на краске даже царапины. Модель в этом месте не допускала повреждений, а законы физики могут пойти умыться.

Улица была полна пешеходов и велосипедистов — все сплошь записи. Они были не призрачными, а вполне ощутимыми, но ощутимыми жутковато: неостановимые, непоколебимые, они были словно бесконечно сильные и равнодушные роботы. Пол немного прокатился на спине у одной хрупкой старушки; та равнодушно перенесла его через улицу. Одежда, кожа, даже волосы у неё были на ощупь совершенно одинаковыми и твёрдыми, как сталь, но не холодными. Нейтральной температуры.

Единственным предназначением улицы было служить чем‑то вроде трёхмерных обоев: когда Копии взаимодействовали друг с другом, они часто пользовались для этого дешёвым, оцифрованным по записи окружением, наполненным чисто декоративными толпами. Площади, парки, кафе на открытом воздухе — всё это, конечно, придаёт уверенности, когда приходится бороться с ощущением изоляции и клаустрофобией. Правдоподобные посетители извне могли наведаться к Копиям лишь в том случае, если у них остались близкие или друзья, готовые ради этого замедлить свои психические процессы в семнадцать раз. Большинство родственников предпочитали удовлетворять своё чувство долга посредством обмена видеозаписями. Кто захочет провести день с прадедушкой, если на это нужно убить неделю жизни? Пол пробовал звонить Элизабет через терминал в его рабочей комнате, который, по идее, должен был давать доступ к внешнему миру через компьютерные коммуникации. Но, что неудивительно, Дарэм заблокировал и эту возможность.

Добравшись до угла, он обнаружил, что видимость города продолжается, уходя вдаль. Но стоило сделать шаг, и бетонное покрытие под ногами повело себя как бегущая дорожка, уходя назад ровно с такой скоростью, чтобы он не двигался с места, независимо от стараний. Пол чуть отошёл и попытался перепрыгнуть этот участок, но вся скорость, которую он себе придал в горизонтальном направлении, растворилась без малейших попыток «физического» оправдания, и приземление пришлось точно на середину всё той же беговой дорожки.

Записи людей, конечно, пересекали границу без всякого труда. Один человек шёл прямо на него; Пол не стал уклоняться и обнаружил, что его втискивает в зону повышенной вязкости, воздух вокруг делается болезненно неподатливым, пока он не соскользнул в сторону и не высвободился.

Ощущение, что стоит найти способ пробить барьер, и он каким‑то образом «освободится», было необоримым, но Пол знал, что это полная ерунда. Даже если он вдруг найдёт лазейку в программе, которая позволит ему прорваться, он не увидит там ничего, кроме окружения, чем дальше, тем больше теряющего в правдоподобии. В записи может содержаться полная информация для любого направления взгляда лишь для определённой ограниченной зоны. «Сбежать» можно только в область, где вид города станет для него полон искажений и пропусков, а в конце концов будет поглощён сплошной чернотой.

Пол отступил от угла — отчасти обескураженный, отчасти весёлый. А что он хотел здесь найти? Дверь на краю модели с надписью «выход», через которую можно пройти в реальность? Метафорическую лестницу, ведущую в какую-нибудь котельную, изображающую изнанку мира, где можно повернуть несколько переключателей и взорвать всё к чертям? Нет у него никакого права брюзжать на окружение: оно в точности такое, как сам заказывал.