— Да, — улыбнулся Гуляев.

— Ты слышал, Рольф? — со смехом сказал майор водителю.

Водитель коротко кивнул без улыбки. Майор махнул на него рукой — мол, не понял шутку. Поправил фуражку, неуклюже перегнулся через край коляски и протянул Гуляеву руку в перчатке:

— Майор Цвайгерт, Триста сорок третья пехотная[2]. Гуляев пожал холодную перчатку:

— Поручик Иван Гуляев.

Он любил называть себя поручиком, хотя это звание, введенное по настоянию белоэмигрантов, не особо прижилось в РОА, и обычно к нему обращались «старший лейтенант».

— Веду политические занятия в Дабендорфской школе РОА, отдел восточной пропаганды особого назначения[3], — продолжил Гуляев, а потом кивнул на своих: — Это мои друзья, капитан Фролов и полковник Бурматов.

— Рад знакомству! — перебил Цвайгерт, и Гуляев учуял, как несет спиртом из его рта.

Фролов и Бурматов тоже поздоровались с Цвайгертом. Рольф ограничился тем, что махнул им рукой.

Пока власовцы шли по дороге, а мотоцикл Цвайгерта неторопливо катил рядом, Гуляев вдруг вспомнил, на что похоже это сопровождение: точно так же чуть меньше года назад, в сорок втором, его вместе с остальными вели в лагерь пленных близ Тесово-Нетыльского, на Волховском фронте. Они шагали большой колонной, их было около сотни, грязные, изъеденные вшами и комарами, дьявольски голодные, в драных ватниках и шинелях, и совершенно не знали, что будет дальше. А мимо точно так же проезжал немецкий офицер на мотоцикле. Только он был трезв и строен, в противоположность Цвайгерту, и с худым, щетинистым лицом.

И сидел не в коляске, а за рулем. И взгляд у него был совсем другой. Холодный, цепкий, бегающий, того и гляди — слетит с катушек да пристрелит.

Здесь Гуляев давно не видел, чтобы на него так смотрели. Во взглядах читалось разное — дружелюбие, покровительственное панибратство, иногда брезгливость, но чаще всего равнодушие. Порой проскакивала и сдержанная ненависть, но не было этой звериной готовности убить здесь и сейчас. По крайней мере, пока.

«Это вполне объяснимо, — думал он, — представляя себя на месте этих немцев. Вот ты сидишь в тихой и даже вполне сытой, по военным меркам, Москве, а по улицам маршируют немцы, одетые в советские гимнастерки. Ну, поют иногда песни на своем языке. Но воюют за нас. Как бы наши, собственные немцы». Что бы он испытывал? Гуляев не мог ответить на этот вопрос. Наверное, тоже равнодушие. А может, и выпил бы водки с парочкой фрицев.

«Фрицев…» — мысленно он ударил себя по губам. Странно говорить это здесь, даже думать странно. Какие уж тут теперь фрицы.

— А вы куда пить отправляетесь? — спросил Цвайгерт.

— Не самое элитное место, герр майор. Возможно, вы знаете. «У Луизы» на Принц-Альбрехтштрассе.

Цвайгерт присвистнул, а Рольф криво ухмыльнулся.

— Так вы по бабам! Так бы сразу и сказали, — засмеялся майор. — Тогда нам совершенно точно по пути! Только…

Он понизил голос, снова перегнулся через коляску, икнул.

— Гестапо не боитесь? — спросил он Гуляева.