Под руки они свели Айзенвальда до площадки и остановились передохнуть. Опираясь на точеный кубик, украшающий перила на повороте, генерал высказывался с какой-то веселой яростью, так что искры брызгали из глаз:

– Таких вечно губит самонадеянность и желание покрасоваться напоследок перед жертвой. Ну, и высказать то, чего никому нельзя доверить. Если исповедник после умрет, палач ничем не рискует.

Они спустились на еще один пролет, лакей повозился с засовом и распахнул двери в залитый солнцем двор. Вдвоем с Занецким они оседлали Длугоша и двух упитанных гнедых.

– Ничего не поделаешь, придется под седлом походить, – Тумаш похлопал упряжных по изогнутым шеям. Полез в карман за сахаром.

– Вы их не кормите, сцепятся а то. Пан генерал, може, я на караковом поеду?

Айзенвальд фыркнул. Велел подвести верхового к крыльцу и закинул в седло непослушное тело.

– Пан Ведрич так упирал, что короны зарыты, Ужиный Король мертв, зато Морена встала, и что на всех папоротника от нее и Гонитвы защититься не хватит, что я уж начал опасаться за его здоровый ум и трезвую память…

Тумаш отчаянно замахал руками, показывая, что и его память от этих объяснений тоже уже не слишком трезвая. Ян же бормотал под нос, налегая на створку ворот:

– А чего?… Папоротников цвет от Гонитвы ратует и этой… безносой, не к ночи будь помянута, – он потрогал шапку и широко перекрестился. – У нас в деревне любой скажет. И меня он спас.

– Ну да! А что короны? – не собирался сдаваться Тумаш, – Те, в виде ужей, что в ратуше? Так паны Долбик-Воробей и Адам Цванцигер по науке опровергли принадлежность их Эгле и Жвеису.

– Errarae humanum est… – Генрих послал коня в арку, гордо выпрямившись в седле – будто не сгибался только что, хватаясь за живот. Занецкий оглянулся: синеглазый Ян тоже сидел крепко. Да и проехать им было всего ничего – налево по Замковой до места, где она соединялась с Большой. Вот только сейчас мощеная змея улицы кипела от стены до стены вояками и штатскими, пешими и верховыми. Все суетились, орали, подрезали друг другу дорогу: лошади в мыле, взбешенные всадники, застрявшие в сутолоке экипажи. Волоклись груженые телеги с семействами поверх скарба; заядло матюкались возчики; протяжно щелкали бичи, засталяя эхо метаться между домами. Пробираться пришлось по головам: размахивать плетью, горячить коней – прохожие с криком порскали из-под оскаленных морд и взнесенных копыт. На площади перед ратушей бедлам не закончился, но слегка раздался в стороны.

Чтобы проникнуть в музей, Айзенвальд выбрал боковой вход, спрятанный за ствол старой ивы. Тумаш помог бывшему хозяину спешиться. Ян подхватил поводья.

– Подождешь на Руднинку, – приказал Айзенвальд. – Мы начали говорить о коронах. Вы не представляете, насколько Цванцигеры ходили по краю… Ведрич прекрасно знал, что короны найдены. Сам присутствовал…

Он поставил ногу на очередную ступеньку.

– Но он не человек, забрать их не мог. А потом посчитал, должно быть, что так даже лучше. Лежат себе в музее и лежат… Приходи и…

Тумаш подергал запертую дверь.

Айзенвальд, тяжело дыша, присел на спину одному из украшающих крыльцо львов. Погладил завитки мраморной гривы.

– Отдохнем… Так вот. Узор… развивается циклично, время от времени претерпевая колебания. А полюса его – Морена и Ужиный Король. Когда же Ведрич призвал богиню смерти, ну, пусть думал, что призвал… и убил пана Лежневского, стрелка дернулась к темной стороне. Но предки не дураки…

Айзенвальд потер шею, на которой, показалось Тумашу, заалела на миг полоса от сорванной цепочки с медальоном.

– Создали защиту от сволочей. Пятьсот лет короны в земле лежали – и вдруг всплыли?… Я-то полагал по наивности, что Эгле символы державности спасла. А на деле – механизм прямой связи с Узором.