Я ответил, что пока нет, но это будет первой вещью, которую я попрошу принести мне завтра утром, а он печально опустил глаза и загундел:

— В ней нас предостерегайт, што бьюрократический центральный правительство, вместо того, штобы излечить язвы револьюции, может фактически привести к их росту.

Я ответил, что часто размышлял над этим и теперь наконец услышал четкое воплощение этой идеи. Тут Альберт коротко кивнул и выдохнул: «Италия весьма неблагополючна», — что и привело нашу беседу к ее окончанию. К счастью, старый Элленборо, который был главнокомандующим в Индии во времена моей кабульской эскапады, находился среди присутствующих и он буквально прилип ко мне, что было настоящим спасением. А затем ко мне обратилась сама королева своим обычным монотонным голосом:

— Ваша милая супруга, полковник Флэшмен, сообщила мне, что вы уже вполне оправились после ваших русских приключений, о которых вы должны нам рассказать. Похоже, там весьма оригинальный народ. Лорд Грэнвилл[16] пишет из Петербурга, что русскую горничную, служащую у леди Вудхауз, застали за поеданием содержимого одной из баночек на туалетном столике ее светлости. Это оказалась помадка для волос на касторовом масле! Что за экстравагантность, не так ли?

Теперь, конечно же, настала моя очередь развлечь компанию несколькими туземными анекдотами о жизни русских и их примитивных обычаях. Рассказы имели успех, так что королева согласно кивала головой, приговаривая: «Какое варварство! Как странно!», а Элспет взирала на своего героя, едва не подпрыгивая от восторга. Альберт присоединился к нам, в своем занудном духе, заметив, что ни одно государство в Европе не представляет собой более благодатную почву для семян социализма, чем Россия, и он опасается, что новый царь обладает недостаточно сильным характером и слишком низким интеллектом.

— Так говорит лорд Грэнвилл, — заметила королева, — но я не думаю, что ему надлежит делать подобные замечания о какой-нибудь персоне королевской крови. Не правда ли, миссис Флэшмен?

Старина Элленборо, жизнерадостный вечно пьяный толстяк, поинтересовался, не пытался ли я хоть немного цивилизовать русских, обучая их игре в крикет, а Альберт, в котором юмора было не больше, чем в церковной купели, со скукой сказал:

— Уверен, полковник Флаш-манн ничьего подобного не дье-лал. Я не могу поняйт эта страсть к крикет; по-моему, это лишь бьесцельный трата время. Какой прок длья молодой чьеловек часами ползайт по полью из конца в конец или замирайт, словно статуй? Вьерно, полковник?

— О да, сэр — согласился я, — я и сам провел в полях достаточно много времени, чтобы полностью согласиться с вами — на самом деле это тяжкий труд. Но иногда, когда мальчик становится мужчиной, его жизнь может зависеть от выносливости и умения ползать или замирать на месте — например на Хайберской скале или в бирманском лесу — так что пока мы молоды, немного практики не повредит.

Вот так обстояло дело — я не мог удержаться от соблазна подсыпать Альберту немножко перца за шиворот. Это было в моем характере — поддеть кого-нибудь с самым деловым видом и заодно напомнить о моих дерзких подвигах. Элленборо проскрипел: «Вот, вот», и даже Альберт немного вышел из своего обычного полусонного состояния, заметив, что «дис-сиплина — есть карашо», но что нужны другие пути ее привития, и уточнив, что принц Уэльский никогда не будет играть в крикет, а займется более «конструктиффной» игрой.

После этого подали чай, в весьма неформальной обстановке и Элспет вновь отличилась, заставив Альберта съесть сэндвич с огурцом. «Через минуту она затащит его в кусты», — подумал я и на этой радостной ноте наш первый визит подошел к концу. Элспет витала в облаках всю дорогу до самого Абергелди.

С точки зрения престижа, все это было очень полезно, но отдохнуть нам особо не пришлось, хотя Элспет упивалась и этим. Она дважды ходила на прогулку с королевой (причем они называли себя миссис Фитцджеймс и миссис Мармион[17] — как вам это нравится?) и даже заставила Альберта рассмеяться за вечерней игрой в шарады, изобразив Елену Троянскую со своим шотландским акцентом. Я-то из него не смог выдавить и улыбки; он ходил на охоту с другими джентльменами, и приноровиться к его величавой поступи было настоящей мукой. Выражение лица у принца вечно было такое, будто он перебрал горчицы, а оленей он убивал, будто обкурившийся гашишем гази.[18] Не поверите, но его понятие о спорте доходило до того, что потребовалось бы вырыть настоящую траншею, чтобы мы могли незаметно подкрасться к оленю; он бы и на это пошел, но егеря-шотландцы были настолько против, что идею пришлось забросить. Впрочем, Альберт так и не понял их возражений — главное для него было убивать зверей.

К тому же он бесконечно что-то писал и играл немецкие пьесы на фортепьяно, причем я бешено ему аплодировал. То, что они с Викторией переживали тогда не лучший период в своих отношениях, так же не облегчало дела. Королева обнаружила (и поделилась этим с Элспет), что стала беременной уже в девятый раз, и изливала свои переменчивые настроения на дорогого Альберта. Беда в том, что он был с нею чертовски терпелив, что, насколько я знаю, может быстрее всего привести любую женщину в бешенство. К тому же он всегда был прав — а это хуже всего. Так что они весьма мило проводили время, и Альберт большую часть светлого времени суток карабкался по горам в Глен Боллокс и с криком «пли!» убивал каждую зверушку, имевшую несчастье попасться ему на глаза.

Похоже, единственной радостью для королевы было то, что ей как раз удалось выдать замуж свою старшую дочь — принцессу Вики. На мой взгляд, она была лучшей из всей семьи, настоящей красавицей — зеленоглазая маленькая проказница. Она вышла замуж за Фридриха-Вильгельма Прусского, который пробыл в Балморале несколько недель, и королева, как рассказала мне Элспет, была все еще полна воспоминаний.

Ну ладно, хватит придворных сплетен; хотя это дало вам понимание обстановки, в которой я вынужден был проводить время — подлизываясь к Альберту и рассказывая королеве о том, сколько аксант эгю[19] в слове «déterminés». Беда в том, что подобная жизнь притупляет не только мозги, но и чувство самосохранения, так что если вас настигает удар, то от него невозможно спастись.

Это случилось ночью 22 сентября 1856-го: я помню дату абсолютно точно, так как все произошло на следующий день после визита Флоренс Найтингейл[20] в замок. [III*]

Я раньше не встречался с ней, но как самый известный среди присутствующих участник Крымской войны был приглашен присоединиться к тет-а-тет Флоренс и королевы, который состоялся после обеда. Если хотите знать, встреча была достаточно холодной: обе женщины изрекали благочестивые банальности, Флэши передавал булочки, а когда это было необходимо — одобрительно кивал, соглашаясь, что для правильного ведения войны нам не хватает только санитарии и умных бумажек на стенах в каждом госпитале. Мисс Найтингейл (настоящая ледышка) этак спокойно спросила меня, что могли бы сделать полковые офицеры, дабы предотвратить заражение солдат некими деликатными инфекциями от — гм-гм — сопровождающих войска женщин определенного сорта. Я чуть с проклятием не уронил свою чашку на колени королевы, но вовремя опомнился и заявил, что мне никогда не доводилось слышать о чем-либо подобном, по крайне мере, в легкой кавалерии. Что? Французская армия? Ну, это совсем другое дело. Представляете, я почти заставил ее покраснеть, хотя сомневаюсь, что королева вообще поняла, о чем мы вели речь. По моему мнению, Найтингейл просто зря тратила свои лучшие женские годы: симпатичное лицо, хорошо сложена и не обижена формами, но в глазах у нее читалось холодное: «не-смей-касаться-меня-своими-блудливыми-руками-парень» — одним словом, дамочка того сорта, с которой тоже можно сварить кашу, если только вы готовы потратить на нее достаточно времени и сил. Что касается меня, то мне для этого редко хватало терпения. Где-нибудь в другом месте я бы, наверное, и приударил за ней, хотя бы для разнообразия, но обстановка королевской гостиной накладывала свои ограничения. (А может, и зря я не решился — даже арест и опала за неприличные приставания к национальной героине вряд ли были бы хуже тех тяжких испытаний, которые обрушились на меня несколько часов спустя.)

Тот вечер мы с Элспет провели на праздновании дня рождения в одном из больших поместий неподалеку; это был веселенький вечерок и мы оставались там до полуночи, пока все не закончилось, а потом тронулись в обратный путь в Абергелди. Была пасмурная грозовая ночь, начинал наяривать крупный дождь, но мы не обращали на это внимания; я принял на грудь достаточно горячительного, чтобы вдруг стать чертовски ревнивым, и если бы путешествие было немного длиннее, а кринолин Элспет не создавал столько помех, я бы овладел ею прямо в карсте. Она выскочила у нашего домика с писком и хихиканьем, а я бросился за ней через парадный вход и… посланец Судьбы уже ожидал меня в холле. Высокий парень, почти великан, только нижняя челюсть у него была длинновата, а глазки слишком колючие. Выглядел он вполне достойно — твердая шляпа под локтем и, готов поспорить, дубинка в боковом кармане. Сразу видно — серьезный человек на государственной службе.

Он спросил, можно ли со мной поговорить, так что я убрал свою руку с талии Элспет и легонько подтолкнул ее к лестнице, прошептав на ушко, что я поднимусь наверх, чтобы продолжить атаку, после чего предложил гостю перейти к делу. Парень сделал это очень быстро.

— Я из казначейства, полковник Флэшмен, — заявил он, — меня зовут Хаттон. С вами желает поговорить лорд Палмерстон.