Пояснительная записка

Одним из весьма вдохновляющих стимулов к дальнейшему редактированию архива Флэшмена стал широкий отклик обычных читателей и ученых-историков из всех уголков мира на публикацию первых четырех томов. С тех пор как в 1965 году знаменитые рукописи Флэшмена были найдены на распродаже в Лестершире и стало ясно, что они представляют собой доселе неизвестные автобиографические мемуары достопамятного стервеца из книги «Школьные годы Тома Брауна», к редактору хлынули письма из самых отдаленных мест вроде острова Вознесения, лагеря отдыха американских джи-ай во Вьетнаме, с факультетов различных университетов и из студенческих кампусов Британии и Америки, современного караван-сарая на Хайберском перевале, одного из полицейских постов в Южной Австралии и много еще откуда.

Особую признательность вызывает, что в письмах проявлялся не только интерес к Флэшмену лично, но и наличествовали достаточно подробные исторические знания наших корреспондентов, касающиеся того или иного периода, а также событий, отраженных в его мемуарах, опубликованных к настоящему времени, таких как: Первая афганская война, решение проблемы Шлезвиг-Гольштейна (в которой были замешаны граф Бисмарк и Лола Монтес), афро-американская работорговля и Крымская война. Многие читатели поделились интересными наблюдениями, а один или двое даже обнаружили забавные несоответствия в воспоминаниях Флэшмена, которые, к сожалению, не были замечены редактором. Так, леди из Афин и джентльмен из городка Флинт, штат Мичиган, указали, что Флэшмену, очевидно, удалось повидать герцогиню Веллингтон в Лондонском театре через несколько лет после ее смерти, а письмо из секретариата Министерства иностранных дел отметило его ссылку на «британского посла» в Вашингтоне в 1848 году, в то время как на самом деле представитель Ее Величества в американской столице имел тогда менее высокий дипломатический ранг. Все эти накладки вполне можно понять, а то и простить, если учесть особенности памяти восьмидесятилетнего старика, прожившего трудную жизнь.

Также интересны сообщения вроде письма джентльмена из Нового Орлеана, который заявляет, что он — внебрачный правнук Флэшмена (плод амурной связи в госпитале Ричмонда, штат Вирджиния, во время Гражданской войны в США), а также письмо от офицера британской армии, который сообщает, что его дед одолжил Флэшмену пятьдесят долларов и лошадь во время все той же американской кампании — естественно, так ничего и не получив назад.

Возможно, что эти и другие интересные детали будут прояснены по мере издания последующих частей архива. В настоящем томе речь пойдет о приключениях Флэшмена во время Сипайского мятежа в Индии. Мы станем свидетелями драматических эпизодов этой ужасной борьбы и встретимся со многими героями Викторианской эпохи — монархами, государственными деятелями и генералами. Так же как и в предыдущих томах, рассказы Флэшмена в целом соответствуют общепринятым историческим фактам, хотя и снабжены во многом новой для нас информацией, так что редактору не остается ничего другого, кроме как слегка подправить орфографию героя, сожалея о некоторых его поступках, и добавить свои обычные комментарии и приложения.

I

Нечасто меня сегодня приглашают в Балморал.[1] Что, в общем-то, и хорошо. От одного вида этих чертовых ковров в шотландскую клетку меня всегда выворачивало наизнанку. Не говоря уже о бесконечных фотографиях германской королевской семьи и идиотской статуе принца-консорта — коленками вовнутрь, да еще в килте. Компании короля Тедди[2] я чаще всего пытался избегать, потому что и сам он был ничуть не лучше любого великосветского хулигана. Конечно, за добрые сорок лет он научился хитрить не хуже меня (особенно после того, как я еще в молодые годы сбил его с пути истинного, направив юные ножки принца к постельке одной актрисы, что навлекло господний гнев папочки Альберта на жирную морду его отпрыска), а уж когда юный увалень наконец-то добрался до трона, то, полагаю, собирался прихватить с собой и меня — высказавшись на мой счет, что, дескать, его Принц-холлу требуется Фальстаф.[3] Ха! Фальстаф! И это говорит обо мне человек со свиными глазками и брюхом, раздутым как фургон-конестога.[4] Да он и в сигарах-то абсолютно не разбирался.

А вот во времена старушки-королевы бывал я в Балморале частенько. Она всегда хорошо ко мне относилась — еще с тех пор, когда сама была почти девчонкой и украсила мою мужественную грудь медалью за афганскую войну. Да и потом, после, когда я отогнал толпу от ее драгоценного Тедди во время скандала в Транби-Крофт и спас принца от еще более худших последствий, порожденных его собственной глупостью, она все старалась мне угодить. После этого каждый год в сентябре, как по расписанию, приходило распоряжение для «дорогого генерала Флэшмена» возглавить кортеж на север, в Кейльярд-Касл, в котором меня всегда ожидала отдельная комната с целым горшком поздних роз на подоконнике и бутылочкой бренди на приставном столике, стыдливо прикрытой салфеткой — мой вкус был известен. Я всегда сопровождал ее туда, а она была молодцом, эта малютка Вики, и с радостью опиралась на мою руку, болтая без умолку. Да и порции нам подавались порядочные. Однако даже тогда мне было там не слишком-то уютно. И не только потому, что, как я уже говорил, меблирован замок был со вкусом, который мог поразить чувства скорее какого-нибудь черномазого торговца фруктами — а еще здесь был весь этот ужасный горный колорит вроде мрака, измороси, постоянных сквозняков под дверью и священной меланхолии. Даже в бильярдной висела гравюра, изображавшая какую-то древнюю мерзкую шотландскую супружескую пару, которая таращилась из рамы с искренней набожностью — несомненно, молясь, чтобы я продулся в пух и прах.

Да, полагаю, что больше всего против Балморала сегодня меня настраивают воспоминания. Именно отсюда для меня начался Великий мятеж,[5] так что во время моих нечастых нынешних путешествий на север даже стук колес в этой точке Земли меняет свой ритм и в голове моей начинает звучать: «Мера-Джханси-денге-най, мера-Джханси-денге-най» — все снова и снова. В одно мгновение десятки лет улетают куда-то вдаль и я вспоминаю, как впервые приехал в Балморал — полвека тому назад и все, что вслед за этим последовало: удушающая жара на парадной площади в Мируте с перестуком кузнечных молотов, царапина на дуле девятифунтовки, упирающейся мне прямо в живот и моя собственная кровь, текущая по раскаленной солнцем стали. Старый Уилер, хрипло заоравший, когда черные волны кавалерии с грохотом и блеском сабель вновь накатили на нашу жалкую твердыню («Не сдаваться! Последний залп, черт их всех побери! Цельтесь в лошадей!»); пылающие бунгало, рука скелета, выглядывающая из пыли, Колин Кэмпбелл, потирающий свою седую голову, и темно-красная струя, стекающая в грязный поток пониже Сутти-Гат. А еще огромная гора из серебра, золота, драгоценных камней и слоновой кости — больше, чем вы могли бы себе вообразить — и два огромных карих влажных глаза, оттененных пушистыми ресницами, одинокая жемчужина на бархатной коже над ними, дрожащие приоткрытые алые губки и… черт возьми, тут появляется расплывающийся в улыбке начальник станции, который комкает свою шляпу и врывается в мой прекрасный сон хромающим кошмаром с криком: «С возвращением в Дисайд, сэр Гарри! Вот вы и опять здесь!»

И он ведет меня на платформу, заботливо поддерживая под локоток, а все местные зеваки со своими родственниками уже собрались там — будьте уверены — чтобы поглазеть и похихикать над старым хрычом в твидовом сюртуке и с огромными седыми бакенбардами. («Вот он! Кавалер Креста Виктории,[6] сэр Гарри Флэшмен — эй, старина Флэши! Это же он возглавил атаку Легкой бригады под Балаклавой и поубивал всех черномазых в этом Кха-буллском коровнике! Боже, неужто он так постарел? Гип-гип — ура!») И я принимаю аплодисменты и приветствия, сердечно махая рукой в ответ и сажусь в коляску, стараясь сделать это побыстрее, чтобы избежать навязчивого ветерана, бренчащего парой медалек. Он тянется за мной в надежде разжиться шестипенсовиком на выпивку, если вдруг ему повезет убедить меня в том, что мы стояли в одной шеренге полка шотландских горцев под Балаклавой. Лживый старый негодник, наверняка нежился тогда в своей кроватке.

Заметьте, я вовсе не упрекаю его за это — если бы у меня был шанс, я точно так же спрятался бы в моей собственной постели — и не только в Балаклаве, но и в любой другой битве или стычке, в которых мне пришлось побывать в течение пятидесяти бесславных лет моей невольной военной службы. (По крайней мере я знаю, что они были бесславными, хотя вся страна, слава богу, считает иначе. Вот почему я получил генеральский чин, рыцарский титул и двойной ряд медалей под левый сосок. Все это показывает, чего могут достичь трусость и жульничество, если к ним добавить отличный рост, длинные ноги и немного везения. Эй, кучер, погоняй! Мы не должны заставлять ждать королевскую семью!)

Но вернемся к Мятежу и к тому ужасному, невероятному вояжу, который начался с Балморала — о, по тем временам это была самая жуткая дорога для всякого, кому довелось по ней прогуляться. Мне приходилось бывать на войне и я согласен с Шерманом, что это — ад, но тогда Великий мятеж был его седьмым кругом. Конечно, были и свои преимущества: во-первых, я прошел сквозь все кошмары почти невредимым, так что мне повезло больше, чем Хэйвлоку, Гарри Исту или Джонни Николсону, хотя они тоже были парни не промах. (Что толку в кампании, если ты не вышел из нее живым?) Мне это удалось и принесло наивысшую награду (абсолютно незаслуженно, о чем, полагаю, нет смысла повторять), плюс жирный кусок добычи, который позволил мне купить и обустроить свое уютное гнездышко в Лестершире — думаю, плоды грабежа лучше расходовать на выпивку для меня и моих арендаторов, нежели тратить их на украшение церквей для ниггеров и содержание кровососов-священников. И еще на дорогах Мятежа я встретил эту красотку — сумасшедшую ведьму Лакшмибай. Конечно, попадались и другие, но она была лучше всех.

Еще пару слов про Мятеж, прежде чем я перейду к деталям — знаете, то была единственная из моих кампаний, в которую я был втянут не по своей вине. Во всех других случаях оставалось проклинать только себя: для обычного человека я обладал невероятной способностью влезать по самую шею в опаснейшие предприятия — и все благодаря собственной глупости. К примеру, слишком много трепал языком (что привело меня к афганской катастрофе 1841 года); валял дурака в гостиных (и оказался в Крыму); поверил всему, что мне говорил Авраам Линкольн (Гражданская война в США); пригласил шлюху-полукровку из племени хункпапа на полковой бал (восстание индейцев сиу в 1876-м) и так далее — полный список длиной с мою руку. Но в дела Мятежа я впутался благодаря выдумкам Палмерстона (впрочем, из-за них приключились все беды 1850-х).

Гром грянул среди абсолютно ясного и чистого неба, какое только можно себе вообразить через несколько месяцев после моего возвращения из Крыма, где, как вам, возможно, известно, я заработал свежие лавры благодаря моей полной неспособности избегать наиболее бессмысленных акций. Я болтался в рядах «Тонкой красной линии»,[7] поневоле возглавил атаку Тяжелой и Легкой кавалерийских бригад, был взят в плен русскими и после целого ряда невероятных приключений (во время которых мне пришлось заделаться племенным жеребчиком при дочке одного дворянина, спасаться от стаи голодных волков и казаков, да еще и впутаться в маленькую частную войну азиатских бандитов с русской армией почти на самой границе с Индией — все это есть где-то в моих мемуарах), весь ободранный и вшивый я в конце концов добрался до гарнизона в Пешаваре.[8]