Ждановско-Краснопресненская линия метро петляет под землей от северо-западных окраин Москвы до промышленной зоны на юго-востоке. От дома на набережной до моего Люблино – путь неблизкий. Этот жилой район врубается в промышленную зону с ее загрязненным воздухом, более опасным, чем дым сигареты. В таком вот грязном загаженном месте мой дом. Добираясь туда, я всегда сплю в вагоне метро, не боясь проспать свою станцию и успевая выспаться.

Но в ту ночь спать я не мог. Виной всему была ужасная насильственная смерть высокопоставленного чиновника Владимира Ильича Воронцова. Быстро писать я не умею, поэтому всегда набрасываю вчерне заметки в блокноте. И чем дальше исписываю странички, тем больше возникают в уме всякие вопросы.

Так был ли Воронцов контролером или же не был? Если был, то какую государственную собственность, как он подозревал, незаконно распродали? И кто покупатели? Аппаратчики, которые управляли этой собственностью? Сотрудники из Министерства внутренних дел? Иностранные консорциумы? Все вместе? А может, сотрудники министерства и еще кто-то со стороны?

Кому докладывал он об этом деле? Кто его подчиненные? Чист ли Воронцов или замаран?

Ответы на возникавшие вопросы займут недели, а может, и месяцы. По мне, чем дольше, тем лучше. Скандал разгорится немалый. Мне известно начало происшествия, и я буду в курсе того, что последует.

Поезд изогнулся на повороте с визгливым скрежетом и загрохотал, тормозя у станции. Не успели двери распахнуться до конца, а я уже выскользнул из вагона и устремился к эскалатору, выбросившему меня в полуночную темень. Холодный воздух подчеркивал ядовитый дым, исторгаемый заводами и фабриками в Братеево, на другом берегу Москвы-реки. Закурив сигарету, я подумал, что в моих легких серы сейчас больше, чем на головках спичек, и потопал на юг под потрескивающими проводами линии высокого напряжения, уходящей далеко за горизонт.

Я снял квартиру в Люблино, чтобы писать о тяжелых жилищных условиях, лет пять назад, когда приехал из Перми-35 на Урале, где находился в заключении за писание «подрывных антисоветских призывов». Воздух здесь, насыщенный парами серной кислоты, оказался хуже, чем в тюрьме, свою работу я не смог закончить и хотел было съехать отсюда, но из принципа и из-за тяжелого материального положения вынужден был остаться. Причудливый старинный особняк, в котором я жил, приятно выделялся на фоне однообразных жэковских домов, а ответственная квартиросъемщица, чья семья владела особняком, до того как его комнаты поделили между добрым десятком жильцов, была терпелива, ожидая от меня платы за комнату.

Уже в вестибюле я почувствовал тонкий запах духов. Я знал, чьи они.

Верины духи повели меня по винтовой лестнице наверх, где к ним добавился неповторимый аромат кофе.

– Привет, – весело поздоровался я, едва открыв дверь. – Извини, что задержался, но…

Странно как-то. На софе, где, как я думал, уютно устроилась Вера с книжкой в руках, никого не было. Одеяло, которым она любила укрывать ноги, валялось в стороне. Книжка «Я – Клавдий» с загнутыми уголками страниц, которую я дал ей почитать, лежала на столике рядом с пепельницей, набитой окурками, и недопитой чашкой кофе.

– Вера! Вера, ты здесь? – крикнул я, раздвигая портьеры, отгораживающие спаленку от общей комнаты. Веры нигде не было. И постель не тронута. Скинув теплую куртку, я продолжил осмотр и заметил, что дверь в ванную закрыта. Видимо, она там, принимала ванну и заснула. Такое бывало и раньше. Я потихонечку приоткрыл дверь, чтобы не напутать ее, но Веры и там не оказалось. Между тем она только что была здесь, все об этом свидетельствовало.

Когда я звонил ей домой, мне никто не отвечал. Может, ее срочно вызвали на работу? Там знают мой номер телефона. Ее и раньше не раз в неурочное время вызывали на службу. Почему же она не позвонила мне по биперу или не оставила записку? Я набрал номер диспетчерской, но еще ничего не успел спросить, как дежурная сказала, что Вера отработала смену, да еще отчитала меня за то, что я звоню по личным делам. Положив трубку, я принялся внимательно осматривать свое жилище.

Похоже, все на месте, в том числе даже моя библиотечка вредных «подрывных произведений», как их называли совсем недавно. Книги эти запрещенные, самая настоящая контрабанда. Они стояли в привычном для меня порядке – Сахаров, Солженицын, Хемингуэй, Набоков, Оруэлл, Сартр, Черчилль, Локк, Линкольн и другие авторы. Рядом – самодельные, сшитые нитками сборнички статей, которые читались по зарубежному радио. Все было в полном порядке.

Может, я вынул их из тайника и выставил на полки слишком рано? Неужели желание Веры прочесть эту литературу обернулось для нее последствиями, о которых она даже не подозревала? Под ложечкой у меня привычно засосало. Что, недавно завоеванные свободы не так уж прочны и долговечны?

Кофейник стоял на газовой плите. Я зажег горелку и заметался по комнате, сопротивляясь нарастающему желанию выпить и стараясь удержать свое воображение в рамках разумного. По-видимому, Вера очень устала и ушла, не дождавшись меня; она, может, все еще в метро.

Я давно не пил кофе, первый же глоток был для меня, как водка для человека, бросившего пить. Не успел я просмаковать второй глоток, как вдруг кто-то забарабанил в дверь.

– Товарищ Катков! Товарищ Катков, это Парфенова! – Голос был дребезжащий, явно старческий.

Я открыл дверь и увидел старушку, которая присматривала за особняком и убирала мусор. Сейчас она стояла в холодном коридоре, кутаясь в махровый халат.

– Да ведь уже три часа ночи, бабуля. Знаю, что я немного запоздал с уплатой, но…