Глава двадцать третья

– Этот театр, – говорит Берни, его ресницы трепещут, вторя взмахам рук, – тот гвоздик, на который все могут нанизывать свои обиды.

Всю страну охватила театральная лихорадка, и меня винят все, включая девушек из монастыря, которые хотят попасть на сцену. Священники ополчились против меня, как будто я одна-единственная попираю устои морали в стране.

К тому же все громче звучит недовольство непомерными расходами на театр и при этом упоминаются непомерные суммы.

– Как это могло обойтись в два миллиона ливров? – возмущаюсь я, комкая памфлет и швыряя его в огонь. – Это же просто смешно. На эти деньги можно содержать не один, а десять таких театров.

К нашему второму сезону был возведен новый театр у лестницы Послов, с большой оркестровой ямой и зрительным залом, и достаточно просторной сценой, на которую можно вывести шестерку лошадей и проскакать по ней. Да, совершенство требует средств, но я полагаю, что это хорошее вложение денег, если представления развлекают короля.

Возвращается моя преданная театральная труппа в полном составе, и даже за маленькие роли идет яростная борьба.

– Теперь участвовать в театральных представлениях стало важнее, чем ездить с королем на охоту, – вскользь бросает Элизабет. Я замечаю ревнивые нотки; в этом году Элизабет отвечает за чучело утки, которое необходимо в одной из сцен.

Франни убеждает меня дать Диане маленькую роль в эпизоде, роль молчаливой морской нимфы, чтобы хоть как-то утешить ее после смерти дочери в начале года. Я неохотно соглашаюсь и на следующий день посылаю за собственной дочерью. Александрин уже четыре, она хороша и свежа, как персик: светло-каштановые вьющиеся волосики, голубые глазки и румяные щечки. Слава богу, она не унаследовала резких черт своего отца. Она приезжает с мягкой игрушкой, ягненком, но игрушка слишком грязная. Я отдаю ее Николь постирать, но Фанфан – так мы ласково называем мою дочь – безутешна.

– Малышка Агнесса тоже должна купаться и быть такой же чистой, как и ты.

– Она утонет! – настаивает Фанфан, едва не плача. – Агнесса не любит воду.

– Служанки не позволят ей утонуть. – Я крепко обнимаю дочь, вдыхаю сладкий запах ее детской наивности. – А сейчас Николь отведет тебя посмотреть на нового щенка Маргариты де Ливри. Щенок такой же кудрявый, как и ягненок.

– Как и ягненок? – удивляется Фанфан, позволяя Николь забрать себя из моих объятий.

Я закрываю глаза и цепляюсь за воспоминание о ее теплом тельце. Она – вся моя жизнь; если что-то с ней случится, я не переживу.

Нашей первой постановкой в этом сезоне становится переработка оперы Генделя «Ацис и Галатея». Во время репетиций Диана подтвердила мои первоначальные страхи: она постоянно забывает свои реплики и, даже когда ее вовремя выпихивают на сцену, часто забывает, где именно должна стоять. На последней репетиции она шагает по голубой ткани, которая струится по полу, изображая нашу реку, падает и запутывается в бархате.

В ночь премьеры я предстаю Галатеей в великолепном костюме: блестящий серебристый и зеленый атлас поверх бледно-розового корсажа; мои длинные волосы распущены, в них вплетены морские ракушки. Я пою на фоне восхитительного заката, в окружении преданных нереид, одна из которых с трудом может стоять.

После представления Луи выходит на сцену в сопровождении двух лакеев, которые несут огромнейшую, доселе мной не виданную корзину красных роз. И у всех на глазах он меня целует.

– Ты самая восхитительная женщина во Франции, и я желаю каждый день и час проводить рядом с тобой, – нежно шепчет он мне на ушко. Неожиданно я ощущаю себя безумно, до абсурда счастливой. Он – мой эликсир, мой сельдерей, мое лекарство.

Он придает мне сил.