Вновь интерес к Казоту в русской литературе пробудился в эпоху символизма. В 1915 г. в журнале «Северные записки» (№№ 10-11) появился новый перевод «Влюбленного дьявола» со вступительной статьей Андрея Левинсона.
«Ватек. Арабская сказка» Уильяма Бекфорда, последняя по времени повесть в настоящем издании (Vathek. Conte arabe, 1787), — обязана своей темой развитию «ориентализма» в европейских литературах XVIII в.
Интерес к восточной тематике был связан с колониальной экспансией Франции и Англии, вытеснивших сперва Португалию и Испанию, потом Голландию из положения ведущих колониальных государств. Развитие торговых связей с Ближним и Средним Востоком, описания путешествий в Турцию, Персию, Индию, Китай, Сиам, пышные посольства восточных государей привлекали внимание к этому незнакомому миру. К концу XVII-началу XVIII в. относятся и первые научные востоковедческие труды. По арабскому (мусульманскому) востоку главным источником осведомления становится замечательная для своего времени «Восточная библиотека», энциклопедический словарь французского ориенталиста д"Эрбело (D"Herbelot. Bibliotheque Orientale. Dictionnaire Universel contenant generalement tout ce qui regarde la connaissance des peuples de l"Orient, 1697).
Продолжателем д"Эрбело, арабистом по специальности, был и Галлан, первый переводчик на французский язык сказок «Тысячи и одной ночи» (1704-1717, 12 томов). Его перевод, умело приспособлявший арабский оригинал к французским литературным вкусам XVIII в., имел огромный международный успех и положил начало моде на «восточные сказки». За ним последовали «История персидской султанши и ее везиров. Турецкие сказки», одна из версий популярной в средневековой Европе «Повести о семи мудрецах», в переводе другого выдающегося французского ориенталиста Пети де ла Круа (Petit de La Croix), и его же перевод сборника «Тысяча и один день. Персидские сказки» (1710-1712), представлявшего продолжение «Тысячи и одной ночи». За ними последовал на протяжении первой половины XVIII в. длинный ряд «татарских», «могольских», «китайских», «индийских», «перуанских» и других сказок под аналогичными заглавиями: «Тысяча и один час», «Тысяча и один вечер», «Тысяча и одна любовная милость», «Тысяча и одна глупость» и т. п. или под другими, подсказанными той же «восточной» традицией: «Приключения Зелоиды и Аманзарифдины» (1715), «Приключения Абдаллы, сына Ханифа» (1712-1714), «Путешествия и приключения трех принцев из Серендиба» (1719) и многие другие. Большая часть этих книг представляет собрание рассказов с обрамлением типа «Тысячи и одной ночи». Переводы вскоре вытесняются подражаниями или самостоятельным творчеством на восточные мотивы; популярные любовные сюжеты европейских новеллистов эпохи Возрождения перелицовываются на восточный лад. Среди писателей, выступавших с такими мнимыми восточными рассказами, могут быть названы, в частности, Уолпол и Казот.
Очень быстро этот модный жанр получил распространение и в Англии. Переводы с французского языка на английский следовали по пятам за оригиналами. Английская версия «Тысяча и одной ночи» Галлана («Arabian Nights Entertainments», вскоре после 1704 г.) выдержала несколько изданий, за ней последовали «турецкие» и «персидские» рассказы Пети де ла Круа (1708-1714), с полной свитой «китайских», «могольских», «татарских» и других «повестей» (по-английски: «tales»).
Обращение писателей эпохи Просвещения к восточным темам обозначало прежде всего обогащение повествовательной прозы большим разнообразием развлекательных сюжетов, занимательными приключениями, часто эротического содержания, внешней декоративностью обстановки. По пути откровенной эротики использованы были восточные сюжеты в знаменитых в свое время «галантных романах» Кребильона-сына (1700-1777), но также частично в произведениях Монтескье и Дидро («гаремные» мотивы давали для этого богатый и эффектный материал).
Более принципиальное для просветительской литературы значение имело расширение географического и культурного кругозора, более широкое и универсальное понимание «общечеловеческой» природы разума, не ограниченного узкими местными национальными и историческими рамками. «Философский роман» эпохи Просвещения охотно пользуется сопоставлением религий, политического строя, обычаев и моральных норм европейских и восточных народов для показа их относительной и местной ограниченности и противопоставления тому, что мыслилось как разумное и общечеловеческое. Просветительская сатира вкладывает в уста «восточного человека», как носителя природного здравого смысла, критику религиозных, моральных и социальных предрассудков современного европейского общества, либо, напротив, давая критику восточных нравов, она имеет в виду пороки европейской цивилизации («Персидские письма» Монтескье, 1721). В философских романах Вольтера носителем общечеловеческого идеала разума и добродетели становится восточный мудрец («Задиг», 1747).
В сущности, восточная фабула и восточный колорит не имеют в этих произведениях самостоятельного художественного значения: они являются своего рода аллегорическими апологами или баснями на морально-философскую тему.
В литературе английского Просвещения XVIII в. господствуют в этом смысле французские традиции: аллегорические восточные притчи Аддисона («Видение Мирзы» в моральном еженедельнике «Зритель», 1711). «Гражданин мира» Голдсмита (1762) и поучительная повесть Самуэля Джонсона «Расселас» (1759) следуют тем же принципам, как Монтескье и Вольтер.
Предпосылки для самостоятельного художественного использования восточного материала впервые создаются в период предромантизма. От «Ватека» Бекфорда ведет начало романтическая трактовка восточной тематики — с перспективой дальних странствий и волнующих приключений, местным колоритом, любовной романтикой и фантастикой.
Автор «Ватека» Уильям Бекфорд (William Beckford, 1760-1844) по своему происхождению связан был с колониальной «экзотикой», вступившей в XVIII в. в круг интересов просвещенного европейца, хотя он сам ни разу в жизни не побывал на родине своих предков.
Бекфорды впервые упоминаются в середине XVII в., когда родоначальник этой торговой династии переселился вместе со своей семьей на о. Ямайку, в новую, недавно захваченную англичанами колонию в Карибском море. Богатство Бекфордов сложилось вместе с развитием английской колониальной торговли на огромных землях, захваченных под сахарные плантации и обрабатываемых дешевым трудом импортированных из Африки черных рабов.
Отец писателя, Уильям Бекфорд, переселившийся в Англию, стал ольдерманом и лордом-мэром Лондона (1762-1769). Он был в дружбе с лидерами оппозиции, со старшим Питтом (крестным отцом его сына) и демократом Уильксом, и славился независимостью политических взглядов, на которую ему давало право его огромное состояние. В 1770 г. он стоял во главе делегации Сити, явившейся к королю Георгу III с «ремонстрацией» (протестом). Когда король отверг эту ремонстрацию, Бекфорд, вопреки придворному обычаю, вторично попросил слова и напомнил королю о правах «его народа», закрепленных в английской конституции и установленных «славной и необходимой революцией» 1689 г., — слова, которые впоследствии высечены были на его надгробном памятнике.
Богатство Уильяма Бекфорда старшего и его общественное положение позволили ему породниться с высшей аристократией. В 1756 г. он женился на Марии Гамильтон из старинного шотландского графского рода, происходившего по женской линии от Стюартов. Один из членов этой семьи граф Антуан Гамильтон эмигрировал во Францию вместе с королем Яковом II и прославился как французский писатель, автор «Мемуаров графа де Грамона» (1713) и арабских сказок «Contes de feerie», 1715, примыкающих к просветительской традиции, которые оказали некоторое влияние на автора «Ватека». Двоюродный брат Бекфорда, сэр Уильям Гамильтон, в течение долгого времени был английским послом при Неаполитанском дворе; с его женой Катериной, которую юный Бекфорд считал своим «добрым ангелом», его соединяла нежная дружба и переписка. Она скончалась в 1782 г.; в истории более известна вторая жена английского посла, знаменитая красавица Эмма Гамильтон, прославившаяся впоследствии как возлюбленная адмирала Нельсона.
Когда отец Бекфорда умер, его сыну, будущему писателю, было только 10 лет, и он оказался, говоря словами Байрона, «самым богатым сыном Англии». Годовой доход его владений в 1790-х годах, когда он достиг наивысшей точки, исчислялся суммою в 120-150 тыс. фунтов стерлингов. Мальчик воспитывался матерью в поместье Фонтхилл, близ г. Шефтсбери, в роскошном загородном замке, недавно отстроенном его отцом с модной пышностью. По желанию матери, не допускавшей, чтобы сын ее учился в «общественной школе» (public school), он получил домашнее образование. Кроме английского, латыни и греческого, он знал несколько европейских языков — французский, которым владел не хуже, чем английским, итальянский, испанский, португальский, по своему почину выучился двум восточным — арабскому и персидскому. Его обучали юриспруденции, философии, естественным наукам, но больше всего он расширил свой литературный горизонт широким и беспорядочным чтением. Он был также дилетантом в живописи и особенно в музыке; по преданию, игре на фортепиано его обучал восьмилетний Моцарт во время своих гастролей в Лондоне.
Вместо университета юный Бекфорд был отправлен в 1777 г. в заграничное путешествие в Швейцарию. С этого времени до конца 90-х годов он почти каждый год ездил за границу — в Швейцарию, Италию, Париж, с 1787 г. — в Португалию и Испанию. В промежутке между этими путешествиями он жил в Фонтхилле, устраивая в своем замке блестящие празднества для молодых людей своего круга, ухаживал за красавицей Луизой Бекфорд, женой своего двоюродного брата, которая в течение нескольких лет была его возлюбленной; переписка с ней из-за границы ярче всего отражает его сентиментально-романтические настроения.
В 1784 г., когда Бекфорду было двадцать четыре года, в его жизни произошло событие, наложившее печать на всю его дальнейшую судьбу. Его дружба с сыном лорда Бодуэна, Уильямом, мальчиком школьного возраста, обратила на себя общественное внимание. Существует предположение, что скандал был намеренно раздут политическими противниками Бекфорда, которому предстояло получить титул лорда — опасением возможности политической карьеры талантливого и богатого молодого человека в рядах политической оппозиции, к которой принадлежали друзья его отца. В конце концов Бекфорду, по настоянию семьи, пришлось покинуть Англию; за ним вскоре последовала в добровольное изгнание и его молодая жена, скончавшаяся через два года в Италии.
Бекфорд всю остальную жизнь прожил одиноким; вопреки своему желанию он должен был отказаться от большой политической карьеры и, несмотря на свое баснословное богатство, остался навсегда окруженным холодом отчуждения и молчаливого осуждения того общества, к которому принадлежал по рождению. Он не был в полном смысле изгнанником из Англии, как Байрон, с судьбой которого его жизнь имеет известное внешнее сходство. Он мог периодически наезжать в Англию и во второй половине своей жизни окончательно поселился в своем поместье, сохранив, однако, привычки европейца-космополита, приобретенные в течение долгой жизни за границей.