Сперва Келли думал об одиночном восхождении, наиболее точно отвечавшем его стремлениям, но одиночное восхождение тем и опасно, что может завершиться досрочно, и никто уже не спасет, чтобы можно было повторить попытку. Поэтому он заранее договорился, что сопровождать его будут целых двадцать шерпов – экономить средства, пусть их оставалось не так и много, Келли не видел ни малейшего смысла, – и они доведут его до лагеря V, а в штурмовой с ним поднимутся четверо, дальше уже они отпустят его одного, и он доберется до вершины самостоятельно, и упадет в снег, и будет разгребать его руками, и, возможно, нащупает глубоко-глубоко металлическую рамку с фотографией… Но эту глупую и смешную мысль Келли сразу же гнал прочь, как только она имела наглость возникнуть в его сознании, потому что она возвращала его на предыдущий уровень, снова пытаясь нащупать второстепенные цели, не имеющие отношения к основной. Жизнь Келли сама по себе стала напоминать гору – Первая ступень (уход Эллен), Вторая ступень (смерть Эллен), Третья ступень (смерть Матильды) – и теперь оставалась только вершина – главная, последняя, абсолютно чистая, и эту вершину – метафизическую и реальную – Келли должен был соединить воедино, чтобы закончить свою жизнь так, как предписал неизвестный отцу Уайту Бог.

Еще одна мысль иногда мешала ему двигаться к намеченной цели – Келли несколько раз думал о возможности восхождения с оборудованием и в одежде образца 1920-х годов, то есть точно такой, какой вынуждены были пользоваться участники британских экспедиций, в том числе Мэллори и Ирвин. Тяжелые и неемкие баллоны с кислородом, несколько слоев одежды, достигающих едва ли дюйма по общей толщине, жесткие ботинки с прикрученными к подошвам скобами, неудобные штаны и армейские портянки поверх носков – все это создавало определенный шарм и повышало уровень опасности, позволяло почувствовать себя настоящим альпинистом двадцатых, и, если бы Келли захотел принести на вершину фотографию Рут, стоило идти именно в таком виде. Но фотографию Рут (современную, распечатанную из Интернета) в середине двухтысячных уже отнесли на вершину другие альпинисты, а любой косплей – ничем, кроме как косплеем, назвать порыв Келли было невозможно – опять же загрязнял, делал непрозрачной изначальную идею и возвращал Джона на предыдущую ступень; поэтому он отверг и эту мысль. Чем дальше продвигалась подготовка, тем меньше идей возникало у Джона в голове, тем чище становился его разум, и он пару раз поймал себя на том, что может банально забыть злосчастный фотоаппарат в холодильнике, так и не отослав его специалисту. Поэтому примерно за две недели до старта, в мае, он сел за ноутбук и написал огромное письмо с подробными пояснениями и инструкциями, распечатал его и положил в холодильник, внутрь упаковки с камерой. Он планировал передать камеру Джуниору Ноксу, лучшему из всех, кого он знал, профессиональному фотографу, альпинисту-любителю и специалисту по реставрации фотокамер, – тот наверняка знал все тонкости и хитрости извлечения застарелой пленки из карманных «Кодаков», бывших самыми популярными «мыльницами» двадцатых, и сделал бы работу идеально. Заготовив послание, написанное в мирном, аккуратном духе, не оставляющее ни малейшего пространства для подозрения автора в сумасшествии, он пометил в своем ежедневнике дату, предшествующую дню старта: одиннадцать часов – почтовое отделение, посылка Ноксу. Предварительно звонить фотографу и объяснять ситуацию Джон не собирался, он полагал, что Нокс все поймет правильно и после расшифровки – при условии, конечно, что она даст какие-либо результаты, в идеале – положительные, – опубликует сенсационную информацию под своим именем, упомянув Келли кратко и скромно, поскольку совсем без упоминания Келли и объяснения обстоятельств обнаружения камеры обойтись было невозможно – это могло вызвать подозрения в подделке, чего Келли не мог допустить никоим образом. Конечно, ему хотелось соблюсти анонимность, чтобы трагическая история его первого путешествия на гору не всплыла в прессе, но он рассудил, что к тому времени, как Нокс сделает свою работу, ему, Келли, все уже будет безразлично, а вот для наследников Мэллори, как и для истории мирового альпинизма, подобное разоблачение сыграет гигантскую роль.

За полторы недели до запланированного выезда оказалось, что тибетские власти отказали Келли в лицензии на восхождение. В любых других обстоятельствах Джон воспринял бы это как трагедию, дал бы выход эмоциям, носился бы по квартире, звонил во всевозможные инстанции, пытаясь решить вопрос быстро, решительно и совершенно безграмотно, поскольку под влиянием эмоций ничего толком сделать невозможно. Но теперь Келли был другим: он – голем, робот, терминатор – не умел волноваться и психовать, каждое его действие было четким, продуманным и аккуратным, анализ ситуации привел к простейшему предположению о том, что произошла какая-то ошибка, поскольку деньги были уплачены, данные о выдаче лицензии пришли, а сам документ ждал Келли на месте, по прилете в страну. Келли сделал ровно три звонка людям, которые могли прояснить вопрос и при необходимости решить проблему – у опытного альпиниста, тем более уже совершавшего попытку восхождения, не должно было возникнуть каких-либо бюрократических препон к получению лицензии. Ошибка действительно вкралась, но не в работу азиатских чиновников, а в английское делопроизводство – другой альпинист по имени Джейсон Келли подавал заявку примерно в то же время, что и Джон, и ему как раз отказали ввиду недостаточности данных относительно планируемого восхождения. Из-за этой проволочки Келли пришлось посетить почту, чтобы отправить кое-какие документы, подтверждающие, что он – Джон, а не Джейсон, и связать идентификационный номер, по ошибке присвоенный другому человеку, с собой. Это было то же самое почтовое отделение, из которого Джон собирался отправить посылку с фотоаппаратом, и он даже подумывал о том, чтобы объединить эти два дела, минимизируя необходимость общаться с людьми, но затем пришел к выводу, что за десять дней Нокс может справиться с задачей и сообщить результаты Келли; знание же результатов сведет на нет все его усилия, снова превратив его из боевого голема в спивающегося идиота.

Келли взял конверт, положил туда распечатанный и подписанный документ, после чего подошел к девушке, принимающей заказы, – автоматическая система работала только для обычной корреспонденции – у Келли же было срочное послание, не терпящее ни малейших отлагательств. Девушка оформила отправление, приняла у него наличные, а потом внезапно сказала – можно задать вам один вопрос? Келли не мог ей отказать, это было бы просто невежливо, и это стало роковой ошибкой, его первой неделовой связью с другим человеком за очень длительный период времени; сколь же хрупка оказалась его защита, казавшаяся пуленепробиваемой, твердокаменной, если рассыпалась в прах от одного невинного вопроса, направленного на то, чтобы польстить ему, возможно, доставить ему удовольствие, но по незнанию ставшего страшным оружием, ударом по Хиросиме, терактом 9/11 в локальных масштабах разума Джона Келли. Да, сказал он, задавайте, и она спросила: вы ведь тот самый альпинист, который хотел доказать первенство Мэллори, да, это ведь вы? Игла, давно исчезнувшая без следа из сердца Келли, не просто вернулась обратно, не просто превратилась в спицу, она стала пулей, пробившей сердце и повергшей его в дрожь; откуда, откуда случайная девушка, сотрудница Королевской почты, может знать о его странном восхождении, о его диковинной цели – всего несколько человек были в курсе, участники французской экспедиции да шерпы, никто более, никакой прессы, никаких публикаций, и никто не знал, что он позволил себе нарушить целостность могилы Мэллори, найдя там фотокамеру, никто, ни один человек в мире – почему же эта случайная девушка узнала его и задала этот страшный провокационный вопрос? Откуда вы знаете, спросил он глухо, слова с трудом продирались через голосовые связки, шли откуда-то из желудка, звучали так, будто он находился под дозой ЛСД, хотя он никогда не принимал ЛСД и не знал, как говорят те, кто находится под дозой, просто предполагал, что его голос звучал именно так, абстрактная ассоциация, не более того. Она улыбнулась, может быть, не почувствовав неровности в его голосе, не поняв неуместности своего вопроса, и ответила: об этом же писали в «Альпийском журнале», была новость о том, что вы собираетесь туда, и ваша фотография, а я сама немного увлекаюсь, поднималась на Бен-Невис и еще несколько небольших гор и читаю «Альпийский журнал», и мне сразу стало интересно, вдруг ваша экспедиция закончится удачно, столько до вас пыталось, и только одной что-то удалось, и то не до конца, вот. И тогда Келли вспомнил, что да, когда он шел в ту экспедицию, он давал анонс, ему задали несколько вопросов, и он кратко на них ответил, как раз на новостную заметку, а по возвращении он ни с кем не общался и отключил телефоны, и потому, даже если бы журналист попытался связаться с ним, чтобы узнать о результатах, он бы не смог, и, видимо, кто-то сделал вывод, что раз сам Келли молчит, значит, у него ничего не вышло – да и вообще, его одиночная экспедиция должна была показаться маститым альпинистам непрофессиональной и плохо организованной, если уж целым группам ничего не удалось найти, что получится у гордого одиночки. Келли выдавил из себя улыбку – самую, видимо, трудную в жизни, натянутую, как у театральной куклы, и сказал – простите, да, я альпинист, но, наверное, вы ошиблись, там был Джейсон Келли, нас часто путают, вот и сейчас я отправляю документы, потому что нас снова спутали, и мне отказали в лицензии, а должны были – ему, но ничего, мне все равно приятно, что меня узнали, пусть даже приняв за другого. Девушка лучезарно улыбнулась и извинилась, и в этой улыбке Келли увидел Матильду – вообще, сотрудница почты была похожа на француженку: такая же тонкая, с немного резкими чертами лица, с крупноватым ртом, но при этом лицо ее лучилось какой-то гармонией, и пуля, пробившая сердце Келли, вышла с другой стороны, оставив за собой рану, которая не могла зарасти сама и которую было уже не заткнуть. Он попрощался и вышел.

Рюкзак уже стоял у него в гостиной, сложенный почти полностью, кроме мелочей, которые следовало распихать по карманам, и оборудование уже прибыло на место, и шерпы получили предоплату – надо же, до чего дошел прогресс, они брали аванс через банк, платить можно было картой Visa или MasterCard, и посылка с фотоаппаратом ждала отправки, и Келли в течение недели пытался делать вид, привычно обманывая себя, что все нормально, и его план медленно, но верно ползет к осуществлению. Буквально за три дня до намеченного срока ему подтвердили лицензию – все было в порядке, чиновники нашли ошибку, какие-то перепутанные электронные досье, одинаковые инициалы двух альпинистов; если бы такое произошло до второго пришествия Эллен, Келли наверняка нашел бы Джейсона и познакомился с ним, они бы выпили по маленькой и посмеялись над сходством имен, и в дальнейшем, чтобы избежать подобного казуса, подавали бы заявки более аккуратно, не пересекаясь и указывая исключительно полные имена, но теперь было другое время, и Джон даже не полез в Интернет, чтобы посмотреть на фотографию негодяя Джейсона, чуть не сорвавшего его планы. Келли начал приводить в порядок квартиру – тщательно все вымыл, проверил, все ли счета оплачены, все ли долги погашены, он архивировал пространство так, точно собирался все-таки вернуться, пусть через несколько десятков лет, через очень длинный промежуток времени; потом он внезапно подумал о том, что стоит написать завещание, ведь никаких прямых и вообще близких родственников у него нет, а восьмиюродных братьев, эту седьмую воду на киселе, он вообще не знает, никогда не видел и не слышал и лишь может предполагать, что подобная родня у него есть. Проблема завещания состояла в том, что для нотариального заверения требовалось время, а его не было, к тому же он не представлял, кому оставить все, что у него было, остатки его банковских счетов, квартиру в Лондоне, дом в пригороде, который он сдавал за приличную сумму – в его памяти промелькнула даже Ребекка, но она жила в Париже, и никакая английская недвижимость в любом случае не смогла бы заменить ей дочь. Поэтому Джон Келли совершил странный поступок – за два дня до отъезда он снова пошел на почту и посмотрел, как зовут девушку, обслуживавшую его в прошлый раз, просто прочел ее имя на бейджике, потом нашел ее на «фейсбуке», узнал полное имя, там же была – слава богу – дата рождения, и оставил все свое движимое и недвижимое имущество ей. Возможно, этим поступком он пытался оправдаться перед Матильдой и Эллен – девушка на почте могла бы стать его спутницей, если бы не было первых двух, и Келли представил себе параллельную вселенную, в которой они вместе идут в кино или театр, или забираются на какую-либо простую гору, пусть на тот же Бен-Невис, и в этой вселенной он вполне может быть, к примеру, ее мужем, почему бы и нет, и потому она имеет полное право на все его имущество. Бумагу он подписал, поставил число и положил на стол, придавив пресс-папье; он надеялся, что в таком виде завещание сработает, несмотря даже на отсутствие нотариального заверения, хотя полностью уверен, конечно, не был.

В день отъезда он встал в шесть часов утра, почистил зубы, сложил зубную щетку и еще ряд мелочей в карманы рюкзака, упаковал ценные вещи в поясную сумку и выставил все это в коридоре. Потом он пошел к холодильнику и достал камеру, извлек ее вместе с посланием Ноксу, распаковал и положил в широкое металлическое блюдо, долго пылившееся на шкафу, а теперь внезапно нашедшее применение. Он достал небольшую бутыль со спиртом, тщательно полил камеру и бумагу, а затем поджег – и в течение десяти минут смотрел, как погибает последнее и единственно возможное доказательство того, что Джордж Герберт Ли Мэллори первым поднялся на высочайшую вершину мира. Келли проследил, чтобы сгорела вся пленка без остатка, с приклеенной к ней бумагой, чтобы сгорели все неметаллические части фотоаппарата, и когда от прибора оставался лишь обугленный остов, потушил его, тщательно и старательно, поскольку не хотел, чтобы случился пожар и квартира пострадала.

Потом он вышел в коридор, дотронулся до упакованного рюкзака, до стены, до поясной сумки, лежавшей на тумбочке, вернулся в комнату, осмотрел внимательно, не забыл ли он о чем-нибудь, заглянул в кухню и ванную, проверил, отключен ли газ, перекрыта ли вода, после чего подошел к окну, открыл его и посмотрел вниз, с высоты пятого этажа, на утреннюю лондонскую улицу. Люди спешили на работу, неслись куда-то, где-то раздавался вой полицейской сирены, где-то говорили по-арабски, а Джон Келли забрался на подоконник и закрыл глаза, потому что больничное окно, призывно открытое много лет назад, так его и не отпустило.