От пулеметного грохота у меня заложило уши. Мимо нашего окна, кувыркаясь, пролетело вниз что-то небольшое и ярко-красное – ошметки человека-шарика. Мой любимый цвет, мой любимый размер…
Хрупкий рожок светильника обломился и остался у меня в руке. Опора пропала. Ветер, падла, тотчас же воспользовался этим и потянул за шкирку – туда, в смертельный прямоугольник окна.
Спасибо моему инстинкту самосохранения! Я сам и подумать не успел, а тело, повинуясь этому древнему чувству, само как-то поднырнуло вниз, развернулось в полете и ухватилось пальцами за мягкую от солнца, рассыпающуюся жесть оконного карниза.
– Органон, мать твою! – провопил я, заглядывая в комнату. Даже если вся любовь из пирожных ушла в невесомость, у меня еще остался один не привязанный соратник. – Органон, быстро дай руку! Да скорее, не зли меня! Руку, говорю! Получишь повышение!
Юный ублюдок не тронулся с места, словно не слышал моего вопля.
– Эй, помогите же кто-нибудь!
Мягкая жесть карниза хрустнула у меня в руке. Последнее, что я услышал, отламываясь от окна и улетая вверх навстречу пустоте и сирене, были три возгласа, прозвучавшие почти одновременно:
– Я теперь лидер «Почвы»!
– Миллиард долларе!
– Юрка, ты опять перепутал корицу и кориандр!
Глава тридцать шестая
Миссия выполнима (Яна)
Я люблю камины – не за их умение обогреть наши руки и ноги: это и калориферы могут, подумаешь, не велика проблема! К тому же летом греться нет особой нужды – чаще всего и так тепло. Я люблю камины за другое. За обманчивое, но прекрасное чувство уюта и спокойствия, которые возникает у людей, сидящих вблизи открытого огня. Даже у тех людей, чьи головы все еще идут кругом от невероятных, немыслимых событий, только что ими пережитых…
– Это была левитация, да? – тихо спросила я у хозяина.
Тот пошуровал кочергой в камине, дав огню разгореться всласть и насытиться в свое удовольствие, а затем ответил:
– Можно и так сказать. У Парацельса было своеобразное чувство юмора. Многие его рецепты различаются всего одним ингредиентом, а их последствия… вы сами их видели. Правда, он всегда честно расставлял значки предупреждения. Если вы, Яна, обратили внимание, там у него внизу, прямо под рецептом, имеется пиктограмма «quatere alas», то есть «махать крыльями». Хотя и тут прячется небольшое лукавство. У этого феномена, насколько я могу судить, иная природа – речь идет не о полете Икара, а, скорее, о парении монгольфьера или аэростата. Ты можешь подняться ввысь, но дальше ты во власти воздушных потоков…
Макс смущенно кашлянул:
– Когда вы там появились, прямо из окна палаты напротив, мне ведь на секунду показалось… в общем, что и вы к нам прилетели.
Я тоже помнила это волнующее мгновение: адская сирена на крыше воет-надрывается, Светка визжит как ненормальная, Дахно ругается, американца громко тошнит цифрами с большими нулями, Органон вверх-вниз машет пистолетом – того и гляди кого-нибудь пристрелит… И тут из ниоткуда возникает старичок-невеличок в смешной треугольной шапке, хлопает в сухие ладошки и объявляет: «Ша! Обеденный перерыв!». Следом за ним вваливаются две дылды, обвешанные тросами, и втаскивают мешок с бутербродами, пахнущими обалденно. И весь ужас куда-то мигом пропадает…
– Нет-нет, дорогой Максим! – засмеялся Тринитатский. – Я ведь не Карлсон, не муха, не цеппелин. Ни летать, ни лазать по отвесным стенам в жизни не умел. Спасибо нашим альпинистам, Толе Шалину и Коле Болтаеву они меня на себе подняли – благо вешу я совсем мало… Вам, Яночка, тоже большое спасибо: вы нам очень вовремя подсказали, где вас искать.