Я замер. Эта женщина знала слишком много. В том числе и о том, как убивать неживых.

Она отступила на шаг, не отводя пистолета. Потом ещё на шаг. Если я собирался что-то предпринять, нужно было действовать немедленно, следующий шаг — и она скроется в подворотне.

— Мэм! — окликнул я её тихо, по-прежнему не шевелясь и надеясь, что не ошибаюсь. — Возьмите сумку. Вам пригодится…

Кажется, я нашёл-таки нужные слова — она остановилась. Долгие две или три секунды смотрела на меня — просто смотрела, словно увидела впервые. Потом кивнула. Сказала просто, словно сообщая, что на улице идёт дождь:

— Спасибо. Помогите донести до машины.

Повернулась ко мне спиной и спокойно пошла к выходу на из подворотни. Я так и не успел заметить, куда она спрятала пистолет.

Я мог бы её догнать. Повалить, отобрать детей. Может быть, даже спасти и дочку, но её саму уж точно. Может быть, она даже не успела бы выстрелить. Я мог бы. Да. В крайнем случае — геройски погибнуть в попытке исполнить миссию, оказавшуюся невыполнимой.

Но вместо этого я просто донёс её сумку до паромобиля, а потом стоически принял на себя гнев разъярённого таксиста. Выгреб ему всё, что было в кармане, не глядя. Наверное, там оказалось слишком много — если судить по тому, как быстро он сменил брань на приторную любезность. Машина рванула с места неожиданно резво — котёл, похоже, был слегка перегрет и шофёр не просто так нервничал. Я долго смотрел вслед, даже когда её обтекаемый силуэт окончательно растворился в привычном желтоватом тумане.

Может быть, эта женщина знает, что делает, и сумеет не только вырастить его, но и воспитать. И даже воспитать человеком… Может быть, она найдёт — или уже нашла — верный способ. Или другие найдут — там, далеко, где странный то ли тюремщик, то ли учитель умудрялся делать людей из настоящих беспризорных волчат, не прибегая при этом к методике доктора Моро. Может быть, у него и получится. Если у кого и получится, то только у него. Или же я просто старый глупец, верящий в ерунду. И эта женщина тоже — просто самонадеянная глупышка, ещё одна жертва чудовища, вместе со своей крохотной дочкой и десятками, сотнями или даже тысячами чьих-то ещё дочерей. И лучше бы я убил её сейчас, я ведь смог бы сделать это не больно. Может быть, так было бы лучше для всех.

Двумя неделями ранее на Кейбл-стрит я был уверен, что защищаю будущее. Но кого я защитил сегодня на Уайтчепел-роуд?

И кого — предал?

— Думаю, Ватсон, вам будет небезынтересно узнать, что Уэсты не убивали своего ребёнка, — произнёс Холмс, задумчиво разглядывая плавающее в пробирке нечто, больше всего напоминавшее белёсого червяка. Если, конечно, бывают червяки с маленьким желтоватым ноготком вместо головы. — Чужого, впрочем, тоже. Проведённые мною исследования неопровержимо доказывают, что этот мёртвый младенец годится им в прадедушки. Ему как минимум триста лет. Как и самому зданию, кстати. Помнится, как раз около трёх веков назад имел место небольшой скандал с одним довольно популярным в те годы архитектором — он любил замуровывать некрещёных младенцев в фундаменты и стены возводимых по его проектам церквей. То ли он строил не только церкви, то ли у него нашёлся подражатель из современников. Как бы там ни было, преступление было совершено, но по прошествии стольких лет приговор наверняка привело в исполнение само время.

Мы сидели в гостиной Бейкерстрита, прогулочного дирижабля класса яхта, ныне довольно старомодного, если не сказать антикварного, и вот уже почти полвека служившего нам с Холмсом домом. За панорамными окнами жёлто-серый сумрак самой обычной лондонской ночи потихоньку сменялся серо-жёлтым полумраком самого обычного лондонского дня. Я должен был бы радоваться тому, что всё наконец разъяснилось и мой друг не станет коллекционировать пальцы мёртвых младенцев. Но я чувствовал лишь опустошение. Холмс, конечно же, не мог не видеть мою подавленность, но вот причины её истолковал, похоже, неверно. Потому что, чуть помолчав, он добавил другим тоном и куда более мягко:

— Не вините себя, мой друг. Не вы это начали, не вам и заканчивать. В старые добрые времена младенцев убивали ничуть не реже, чем сегодня. Просто предпочитали использовать их трупы в качестве дармового строительного материала, ведь детей женщины всё равно нарожают новых, а за каждый кирпич надо платить.

Возможно, он пытался так пошутить, в своей обычной немного неуклюжей манере. А может быть, и нет. Не уверен.

Я больше ни в чём не уверен.

Расстрелянный лев, или Дело об одноногом котенке

Часть 1

Явление Аббас-Мурзы

Я отлично помню тот день, когда Аббас-Мурза со свойственными ему решительностью и бесцеремонностью вторгся в нашу жизнь, В то утро меня разбудили не мертвецы — и я бы возблагодарил судьбу за это, не будь звуки, вырвавшие меня из темного забытья, столь отвратительны и нестерпимы для уха. Но если в нашем мире и существуют константы вечные и неизменные, то неумение моего знаменитого друга играть на скрипке — одна из них. Помнится, еще на заре нашего партнерства в одном из рассказов своих «Записок» я сравнил то, что Холмс именует «музыкой, стимулирующей мозговую деятельность», с мучениями кошки, застрявшей в каминной трубе. С тех давних пор много воды утекло, мир перешагнул рубеж двадцатого века, вступив в эпоху пара и атома, мы изменились и сами, вместе с миром, кто-то больше, кто-то меньше — и лишь музыкальные пристрастия всемирно известного детектива остались неизменны. Их не смогли поколебать ни Нашествие с Марса, ни Мировая война, ни гибель нашего дома на Бейкер-стрит 221-Б под лучом марсианского боевого треножника, ни многочисленные приключения и испытания, часть из которых была описана вашим покорным слугой. Холмс по-прежнему мучает скрипку. Иногда я ловлю себя на мысли, что даже горжусь этой неизменностью — вечной, как сама Британия. И порою требующей от меня такой же самоотверженности.