Аурелия внимательно всматривалась в зеркало, словно надеясь разглядеть что-то, что пряталось за ее отражением, с другой стороны.
Но отражение показывало ей только линялое покрывало из дешевой ткани в цветочек, потрескавшийся умывальник со следами ржавчины, столик у изголовья, прожженный в некоторых местах окурками, пожелтевшие обои, пустой шифоньер с кривыми вешалками и потертый ковер, лишенный каких-либо признаков ухода… И еще биде.
И Аурелию. Аурелию в блестящем шелковом платье, расшитом цветами, похожем на то, что она оставила, покидая той весной Венецию, впрочем…
Когда-то муж считал ее святой. После того, как она какое-то время вела распутный образ жизни – разве не проституцией под видом культовых обрядов она занималась там, на острове? – у нее возникло странное ощущение, что она, в самом деле, в какой-то мере приблизилась к святости.
Как будто другая женщина надела на себя ее кожу. И эта женщина, образ мыслей которой и причины ее поступков не всегда были ей понятны, все-таки нравилась ей куда больше, чем прежняя Аурелия. Этой женщине никто и никогда больше не сможет навязывать свою волю, даже если ей придется предпочесть одиночество ради свободы.
Но в то же время, и Аурелия это знала наверняка, эта женщина никогда не останется совсем одна. Теперь у нее есть друг. Конечно, они никогда не встретятся в Александрии – этот город оставил ей столько сумбурных воспоминаний, что ей вряд ли захочется когда-либо туда возвращаться… Но Давид обещал навестить ее там, где она намерена поселиться. Ради этого он предусмотрел в своем расписании ближайшей зимой небольшое турне с концертами по Европе. К счастью, его руки, драгоценные руки пианиста, в ту ночь не пострадали. Тогда же, как только они оказались на борту яхты, Аурелия первым делом убедилась в том, что они целы и невредимы. Давид немало удивился такому проявлению чувств. Он отметил, что никогда раньше она не проявляла по отношению к нему подобной заботы. Его особенно поразило то, что девушка беспокоилась о нем именно как о человеке, а не переживала, как он выразился, словно капризный ребенок из-за игрушки, с которой ему не дают поиграть. Это она восприняла больнее, чем укусы и царапины Софии, хотя и простила ей все прошлые прегрешения…
Потом события развивались стремительно. Ангел-хранитель к тому времени уладил все ее дела в «Сесиль», по возвращении он отвез ее к знакомому врачу, который не стал бы болтать лишнего, чтобы убедиться, что ее раны и повреждения не опасны для здоровья, а потом – сразу в аэропорт, чтобы успеть к первому рейсу в Каир. Она простилась с Давидом у трапа самолета. Несмотря на раннее утро, ветер, трепавший широкие листья пальм, был жарким, удушающим. На верхней ступеньке, прежде чем войти в салон, она обернулась и напоследок вдохнула полной грудью пропитанный пылью и насыщенный керосиновыми парами воздух Александрии.
Ангел-хранитель доставил ее в Венецию живой и здоровой. Потом он ее покинул. Его контракт на этом благополучно завершился. Контракт, который он подписал с ее мужем, Андреа. Это он, ее венецианский принц, поручил ему охранять ее…
Она могла бы уехать куда угодно, могла бы вернуться во Францию или продолжать путешествовать. Листок бумаги, который усатый ангел передал ей на прощанье, позволил бы ей жить припеваючи в любом уголке мира. Так как на нем был записан номер открытого счета в швейцарском банке. Аурелия навела справки – счет был вполне солидным.
Но она предпочла вернуться в Венецию. Сюда, в эту комнату, где она видит в зеркале, как красивая молодая женщина не спеша снимает с себя платье и обнажает прекрасное тело с янтарной кожей, украшенное кружевами цвета слоновой кости, скрывающими следы недавнего побоища…
Спокойно, не торопясь, она присела на биде…
Когда он войдет, она не сразу к нему обернется. Он подойдет ближе. Возможно, положит руку ей на голову. Тогда она встанет и примет своего мужа. В той самой комнатке, в жалком борделе, где когда-то подглядывала за ним, находясь по другую сторону зеркала.