Упомянутая промемория заканчивалась знаменательными словами: то, в каком направлении и с какими целями будет предпринято путешествие, оставляется на Ваше усмотрение; правительство заинтересовано лишь в поддержке науки. Насколько возможно, способствуйте развитию горного дела и промышленной активности России. Не могу умолчать о подобных благородных побуждениях, которые и были реализованы на всем протяжении поездки в 14 500 верст (более 2000 географических миль), уже потому, что они отрадным образом характеризуют эпоху, в которой мы живем. Благоволение, оказываемое незаметной деятельности одного человека, снисходит до него с высоты науки. Оно служит живым выражением внимания, которое державный монарх оказывает развитию знания и благотворному влиянию этого знания на благосостояние народов. Среди многочисленных знаков расположения, которыми я обязан императору Николаю I, особенно важно для меня упомянуть о предложении новой поездки, сделанном мне по распоряжению Его Величества 14 (26) февраля 1831 г., то есть спустя всего 16 месяцев после возвращения с Каспийского моря. Мне предоставлялось на выбор посетить лишь Финляндию, либо, если я предпочту юг, Кавказ. Это распоряжение, которому, к сожалению, я не смог последовать, дало мне повод думать, что устремления моих друзей и мои собственные удостоены милостей, которые мы можем хоть отчасти оправдать лишь должным приложением всех наших сил».
Это написано г-ном Гумбольдтом.
Сибирскую экспедицию я проделал при самых благоприятных обстоятельствах, какие только возможны при преодолении столь обширных территорий восточной Европы и северной Азии. Везде прилагались самые действенные усилия для возможно более скорого передвижения; на всех шахтах и металлургических заводах нас ожидали, вскоре по прибытии знакомили со всем достойным внимания, на осмотрах нас по возможности сопровождали служащие предприятий. Таким образом никакое время не было потрачено впустую, мы могли познакомиться со всеми предметами гораздо быстрее, чем было бы возможно при иных обстоятельствах. За краткий срок, менее чем шесть месяцев7, мы пересекли Урал почти на шесть градусов широты от Богословска8 до Орска и Алтай от Барнаула до монгольско-китайской границы на Иртыше. Мы посетили Астрахань и Каспийское море. В то же время из‐за высокого темпа, который требовался для этой поездки, чтобы не быть застигнутыми зимой, нельзя было провести сопутствующие геологические исследования, и мы должны были удовольствоваться общим обзором.
Мы, то есть г‐н фон Гумбольдт, г‐н Эренберг и я, отправились из Берлина 12 апреля 1829 г. в двух экипажах, поскольку поездка по северной Азии требовала наличия под рукой астрономических и физических инструментов, книг и приспособлений для химических опытов и сбора коллекций по естественной истории. Отъезд был назначен вначале на более позднюю дату, а именно начало мая, однако его ускорило известие о том, что в это время Его Величество император России уже должен уехать из Петербурга для коронования в Варшаву.
В Берлине уже давно установилась теплая весенняя погода, так что мы надеялись добраться без остановки до Петербурга. Однако вскоре мы поняли, что выбрали для такого северного путешествия наихудшее время. Уже на следующий день нас застиг снег, из‐за таяния которого дороги раскисли. А позднее мы столкнулись с неудобством, что на всех реках на нашем пути был ледоход. В каждом случае приходилось его пережидать, так что наше путешествие чрезвычайно затянулось.
Однако в первые дни все эти тяготы нам еще не досаждали. Большое шоссе, ведущее в Кенигсберг, снег не особенно испортил, а в Диршау, куда мы прибыли утром 14-го, Вислу мы нашли уже 8 дней как очистившейся ото льда и смогли без остановки пересечь ее на пароме. Вода стояла еще высоко, в низменностях около Данцига она прорвала дюны, причинив большой ущерб. Через две мили мы переправились через второй рукав Вислы, Ногат, по ту сторону которого находится Мариенбург. Несколько часов мы с интересом осматривали старый замок немецких рыцарей, который восстановлен ныне в первоначальном виде. За Мариенбургом и до Эльбинга мы снова обнаружили всю местность по обе стороны дороги затопленной настолько, что на поверхность залившей все воды почти ничего не выступало.
15‐го утром мы достигли Кенигсберга и провели там два приятных дня, возобновляя старые знакомства и завязывая новые.
Мое путешествие, дорогой брат, протекает легко и счастливо. Мы прибыли сюда вчера в 8 утра, после того как ехали четыре ночи подряд и напрасно прождали в Мариенбурге шесть часов обер-президента фон Шёна10. Видимо, приехать из Мариенвердера ему помешало колоссальное наводнение. В Мариенбурге мы осмотрели все замечательное под руководством педантичного священника. Дорога из Берлина сюда в общем и целом была отличной, если не считать снега и ледяной корки на протяжении нескольких миль. Ехали мы достаточно быстро, так как часто перекусывали и должны были остановиться на три часа из‐за скоб прикрученного (к повозке Эренберга) чемодана. Здесь я провожу все время с энергичным и любезным Бесселем11, на построенной тобой обсерватории, и не далее как сегодня утром вел с ним магнитные наблюдения. Вчера он пригласил к себе на обед всех ученых. Для подготовки к дальнейшему путешествию всю необходимую помощь мне оказывает дворцовый почтмейстер Пфютцер. Двинуться дальше я смогу только сегодня ночью: по сведениям из Мемеля, морской пролив очистят от уже ненадежного льда. Возможно, мы остановимся на последней станции косы, в Шварцорте, если в [Куршском] заливе еще будут большие льдины. Переезд через Вислу выдался совершенно безопасным. Здоровье мое великолепно, спутники замечательные, к четырем кубическим футам медикаментов Эренберга мы пока даже не притронулись. Нежно обнимаю тебя, дорогой брат, постоянно думаю о тебе и твоем будущем. Обними Каролинхен12 и Германа13 и напиши три строчки моему уважаемому другу генералу Вицлебену14, чтобы сообщить ему о дате моего отъезда отсюда. Кроме Дерпта (на 1 день), я безусловно постараюсь нигде не задерживаться.
В четырех милях за Мемелем заканчивается Пруссия; первый пограничный город России – Поланген. Сюда уже давно поступило распоряжение министра финансов графа Канкрина о беспрепятственном пропуске нас. Так что получив подорожную – разрешение ехать на почтовых лошадях – мы смогли сразу продолжить наше путешествие. У деревни Шрунден вечером на следующий день мы переехали через Виндау [Венту]; лед уже прошел, но переправу чрезвычайно осложняли высокая вода и разбитый ледоходом берег. Нас также задержала на следующий день маленькая речка Швете [Свете]: хотя мост над ней остался целым, он поднимался над водой как остров посреди большого озера. Приятным сюрпризом в преодолении тяжелых дорог стало для нас гостеприимство г-на старосты фон дер Роппа из Паплакена (деревни между Тадайкеном и Обербартау), который послал нам со своим младшим сыном, славным мальчиком, угощение.
Переправа через реку Аа15 утром 24-го, несмотря на высокую воду, прошла хорошо, тяжелее было переехать около Риги Дюну,16 по которой еще шел лед. Повозки каждая по отдельности были погружены на большие лодки, которые на полных парусах обходили льдины. Рига с ее высокими фронтонами домов, узкими улочками и жизнью на них имеет вид ганзейского города. Уехать из Риги мы смогли лишь после обеда; мы проезжали через обширные крепостные сооружения и предместья – заново выстроенные, поскольку они сгорели при осаде 1812 года. Ночью мы благополучно перебрались через небольшую речку Аа, а после того, уже не препятствуемые разлившимися реками, продолжили свой путь к Дерпту. Здесь мы испытали на себе скорость, с какой ездят в России. Г‐н генерал фон Шёлер17 выслал нам навстречу из Петербурга курьера, который ожидал нас уже в Риге, а теперь, будучи впереди нас, брал лошадей на станциях. Таким образом, несмотря на очень дурные дороги, мы преодолели 239 верст от Риги до Дерпта за 33 часа. Мы были не против проехать эту местность быстро: она неинтересная – песчаная и частично покрытая еловыми лесами.
Сегодня, на 16‐й день после нашего отъезда из Берлина, мы, дорогой и искренне любимый Вильгельм, все еще не в Петербурге, хотя и намеренно останавливались всего на два дня в Кенигсберге и день в Дерпте, а также постоянно едем ночью. Однако злосчастное свойство воды быть то в твердом, то в жидком состоянии нарушает все наши планы. Дороги сами по себе сносны, хотя начиная с Дерпта мы и видим вокруг себя все ужасы зимнего пейзажа – снег и лед, сколько хватает глаз. Но везде остановки у рек, на которых либо в полном разгаре ледоход, как на Дюне и Нарве (здесь), или берега так размыты, что передние колеса почти тонут в грязи и необходимо подвозить балки, чтобы крестьяне могли толкать повозки с отпряженными лошадьми через самые глубокие ямы. Все это, впрочем, обычные вещи для весны, в целом совершенно безопасные и которые ни на миг не портят нашего приподнятого настроения. Упоминаю я о таких препятствиях (до сего дня нас перевезли на паромах уже 17 раз) лишь затем, чтобы показать, что мы опаздываем с прибытием не по своей вине. В Мемеле мы были на блестящем и приятном обеде у богатого тайного почтового советника Гольдбека, принимали депутации от купечества и почести от первых лиц. У Паплакена около Митавы мы видели, как прекрасно одетые дамы скачут по мокрому полю, чтобы подобраться к нашему застрявшему в грязи экипажу. Мы полагали, это от веселья, охватившего жителей близлежащего замка при виде потерпевших крушение. Но вскоре дело разрешилось. Когда мы выбрались из грязи и проехали с четверть мили, нас на полном галопе нагнал лакей в богатой ливрее. Остановив экипаж и справившись обо мне, он вынул из футляра серебряный поднос, два небольших серебряных бокала и передал нам бутылку прекрасного венгерского вместе с коробкой настоящих французских конфитюров. Все это нам послал староста Паплакена, граф фон дер Ропп, «потому что его дамам не удалось пригласить нас в замок». Едва ли можно более цивилизованным образом проявить свое гостеприимство. В Митаве мы слышали, что он родственник герцогини Курляндской и имеет у себя статую работы Торвальдсена18. Сцену оформляла пашня с тремя березами и двумя соснами, в духе местности у Ораниенбургских ворот, которая с милой монотонностью тянется вот уже 200 миль в направлении северо-востока. Самое замечательное из того, что я видел среди всей этой антиприроды, – это [Куршская] коса, на которой мы провели четыре-пять дней, обнаружив пять раковин и три лишайника. Если бы Шинкелю19 слепить вместе пару кирпичей, учредить в этих заросших кустарником песчаных степях «Понедельничный клуб»20, кружок любителей искусства еврейских дам и академию, то ничто не мешало бы создать тут новый Берлин. Наблюдая на косе, как величественно солнце садится за море, я даже предпочел бы это новое творение старому. При этом, как ты знаешь, там говорят на чистом санскрите – литовском.
В Риге, где мы плыли по Дюне при попутном ветре против течения, столкнувшаяся с баркой Эренберга льдина нанесла пробоину, но уже близко от берега. Мы обедали там у прусского генерального консула Вёрманна21, который предложил нам целые тарелки свежей клубники, малины и винограда из своих оранжерей. Рига мне очень понравилась, она похожа на богатые ганзейские города.
О Дерпте и тамошних торжествах рассказывать утомительно. Университетский экипаж с четверкой лошадей, визиты профессоров с 8 утра до 9 вечера, безумно роскошный обед, который был дан нам от имени всего университета, со всеми приличествующими тостами. При этом, впрочем, и новая информация, интересные люди: Крузе22, Энгельгардт23 – геолог с Урала, Ледебур24, ботаник, побывавший на Алтае, Эшшольц25, спутник Шамиссо и замечательный зоолог, но прежде всего – Струве26 со своими двумя тысячами двойных звезд и замечательным телескопом. Метель, которая обрушилась на нас три дня назад, помешала всем астрономическим наблюдениям, но я после нескольких проб убедился, что при микрометрических измерениях погрешность не превышает тридцатой доли секунды!