— Доброго утра.

— Солнечного утра, моя сладкая ягодка.

— Кажется, кто-то обещал не приставать…

— Кажется, кому-то не стоит ложиться спать обнажённой и так восхитительно пахнуть, если хочется избежать приставаний.

Рука Ринара прошлась по животу, мягким движением очертила линию вокруг пупка и скользнула ниже. Наверное, стоило бы воспротивиться, но мне было настолько хорошо, что я раздвинула колени в порочном, приглашающем жесте. Резкий вдох за спиной показал, насколько правильными были мои действия. Горячие губы целовали шею, одна рука ласкала грудь, прижимая меня всё теснее к сильному мужскому торсу, а вторая медленно и неторопливо гладила чувствительные складочки между ног.

Я всхлипнула и закинула руки назад, запуская пальцы в густые чёрные волосы, оглаживая широкие мускулистые плечи. Ноги сами раздвинулись ещё шире, не просто приглашая, а требуя более откровенных ласк. Его пальцы скользнули к чувствительной точке, но тут же двинулись в сторону.

— Ещё… — я смяла его волосы в руках и двинула бёдрами, прижимаясь ближе, провоцируя, дразня.

Его пальцы вернулись к месту, требовавшему прикосновений, и начали ласкать, увеличивая темп. Я чувствовала, как он горит рядом, и впитывала его огонь, сходя с ума от возбуждения. Разрядка наступила быстро и ярко, заставив выгнуться в его руках и мелко задрожать. Жар, терзавший моё тело секунду назад, остался пульсирующим теплом внизу живота, готовый разгореться с новой силой в любую секунду.

— Теперь твоя очередь, — развернувшись в его объятиях, я прижалась к горячему телу и обхватила пальцами его возбуждённую плоть. — Покажи, как правильно, я не умею, — от признания щёки стали горячими, но я смотрела прямо в его глаза, не давая стеснению испортить этот момент. Мы не делаем ничего предосудительного, доставлять удовольствие любимому мужчине естественно и приятно.

Мысль споткнулась на слове «любимому», когда его ладонь накрыла мои пальцы и задала направление и ритм, поднимая во мне смятение. Какой же он горячий! Как же я умудрилась влюбиться? Свободной рукой я гладила широкие пластины его груди, целовала гладкую кожу на шее, впитывала ревущее пламя, рвущееся из него наружу. В какой-то момент он стал каменным в моих руках, мышцы напряглись, и я почувствовала, как удовольствие простреливает его тело, выплёскиваясь лавой мне на живот. Его глаза закрыты, губы сомкнуты, он весь напряжён, и тихий глубокий стон словно проникает в меня, вибрируя внутри уже моего тела, резонируя, лишая воздуха и ясности мысли.

Его удовольствие отозвалось во мне настолько глубоко, что во мне с треском ломаются все запреты, требования морали, приличия, представления о правильном поведении. Секунду спустя я с рыком укладываю его на лопатки, усаживаюсь на живот и яростно целую, прижимая пойманное запястье к подушке. Он отвечает с той же горячностью, переворачивая на спину уже меня, прижимая к постели, обрушиваясь всем весом, но его тяжесть только подстёгивает мою страсть.

Не знаю сколько времени мы целовались в этом сладком угаре, я совершенно потеряла ориентиры, а вокруг нас был только огонь, мы ласкали друг друга в плотном пламенном коконе, остальной мир словно перестал существовать.

Я целовала, кусала, сжимала в объятиях и признавалась в любви. Полное сумасшествие. Не знаю смогли бы мы остановиться сами, но в нашу страсть с треском и грохотом ворвалась действительность. Мы спалили кровать, и её остатки подломились под нами с таким звуком, будто мы решили снести всё здание.

К счастью, этого хватило, чтобы прийти в себя и порадоваться тому, что я в момент падения была сверху, иначе щеголяла бы не только засосами, но ещё и сломанными рёбрами. А засосы были, да, причём, к моему огромному стыду, не только у меня.

Осмотрев закопчённые и подгоревшие простыни, лопнувшую подушку, поверженное любовное ложе и потных, взъерошенных и исцелованных друг друга, мы продемонстрировали миру две абсолютно противоположные реакции. Ринар захохотал, а я покраснела с головы до ног. И было мне настолько стыдно, что я как встала у стеночки, голая в копоти и частично перьях, так и не могла даже глаз поднять на жениха.

А он смеялся так, что колченогий стул дрожал у дальней стенки, а за дверью дрогнувшим голосом Сарлем поинтересовался:

— Эр, вы там живые? Кровать сломали?

Ринар больше не смеялся, он откровенно ржал, а я покраснела ещё сильнее, щёки горели огнём, и даже прикладывание к ним рук не помогало. Стыдно было до ужаса, до икоты. И ведь это я на него набросилась!

— Ладно, я слышу, что живые. Эр, там Хаш тебя уже дважды спрашивал, я, конечно, скажу, что вы заняты, но так как вам теперь негде, то надеюсь, что ты скоро выйдешь.

— Сар, хоть одно слово в сторону — и голову тебе откручу. И распорядись по поводу новой кровати.