Округло рассуждая, что выборы 2016 г., дескать, отражают возросшую сплоченность народа в ответ на давление Запада (В.В. Путин) или дают правительству карт-бланш на продолжение прежней экономической политики (Д.А. Медведев), кремлевское руководство или само обманывается, или пытается обмануть публику. На самом деле цифры не отражают ничего, кроме возврата к советским технологиям электорального дутья. С той существенной разницей, что сегодня они считаются нормой лишь для восточного фланга, а в СССР были нормой для всей страны. Сейчас восточная «норма» опять пытается завоевать социокультурный центр страны — при активной поддержке Кремля и довольно вялом, но все-таки ощутимом сопротивлении среды. Сталинские традиции территориального менеджмента учат это сопротивление сокрушать — вместе с очагами экономического, культурного и любого другого роста. Решится ли коллективный Путин?
Многим внизу и наверху подобное представление о «норме» казалось (да и сейчас кажется) большим плюсом советской системы. Сплоченность, духовность, непобедимость… Но пришел Горбачев (точнее, его привела материальная необходимость как-то выкручиваться из глубокого хозяйственного обморока, осознанная еще Андроповым), который, кажется, искренне верил в преимущества социализма. И настолько уважал советских граждан, что решил считать их голоса более-менее честно — насколько это возможно. Тут-то фальшивое нутро системы и выперло наружу: не для того вертикаль строилась, чтобы соблюдать права граждан, выполнять обещания и улучшать условия их быта. С этим гораздо лучше управляется многократно осужденный капитализм с его «лицемерной демократией». Горбачев же со своими рассуждениями об «общеевропейском доме» оказался, мягко говоря, в ауте. И процесс пошел.
Это фундаментальная проблема. Она до сих пор не осознана в достаточной мере. Настоящая организация политического пространства СССР прямо и откровенно противоречила лозунгам, начертанным на его знаменах. На этом подспудном противоречии сломали себе шеи Хрущев и Горбачев, достаточно наивные для того, чтобы строить «социализм с человеческим лицом» и верить, что эту систему можно заставить служить народу, то есть следовать собственным лозунгам. Нет, практический опыт показывает, что система строилась вовсе не для этого. А тогда для чего же?
Интересный вопрос. На нем подробнее остановимся в следующих частях книги.
А пока еще раз подчеркнем: электоральная география ясно говорит, что в современной политической динамике России определяющее значение имеют не этнические или религиозные факторы (хотя они весьма значимы, спору нет), а интересы и приоритеты элит. В том числе региональных. Тулеевские методы политического менеджмента далеко отодвинули Кемеровскую область в условную Азию в сравнении с соседними Новосибирской и Томской областями, Красноярским и Алтайским краями. Меркушкинские методы попытались превратить Самарскую область в электоральный аналог Мордовии, хотя еще недавно эти территории были на противоположных концах рейтинга. У него почти получилось, но все же область оказала слишком сильное сопротивление, и нового начальника с обломанными зубами Кремль счел за благо убрать на тихую синекуру — от греха подальше. Или другой пример: с уходом авторитарного Е. Строева из губернаторов Орловской области ее электоральное поведение с каждым циклом все меньше напоминает электоральный султанат и все больше — обычный регион конкурентного кластера, со всеми его плюсами и минусами. А, скажем, Нижегородскую область, увидевшую было горизонт при Б. Немцове, советский номенклатурщик В. Шанцев за 10 лет вполне благополучно загнал назад под лавку.
Так что ничего политически некорректного: дело не столько в национальности, почве или языке, сколько в политических нормах, приоритетах и «самоочевидных» традициях. Хотя одно с другим, безусловно, связано. Равным образом нет повода сокрушаться, что как все было, так оно и будет и от path dependence никуда не уйдешь. Уйти можно — если у элит или населения появляется желание. Хотя не слишком далеко. И, главное, не сразу. Важно, во-первых, поточнее оценить пределы возможного, сформулировать цели и выбрать направление. И, во-вторых, сознавать сопутствующие риски. И то и другое подразумевает отказ от бинарной стилистики героического эпоса и аккуратное отношение к отражающим реальность цифрам и фактам. XXI век нуждается в точности оценок — что радикально противоречит идеократическим приоритетам сталинского СССР.
Для любителей умных слов описанные процессы можно представить как постепенный переход от примордиальной формы идентичности к конструкциони-стской (конструктивистской). Здесь опять не миновать обращения к великому А. Г. Дугину с его тягой к красивым иностранным терминам, с одной стороны, и бурными протестами против засилья западного «эпистемологического колониализма» — с другой.
Что такое примордиализм? Очередной пример обмана честных и добрых советских людей со стороны коварных англосаксов. Нас опять надули, стырив исконно отечественное выражение и нарочно переделав его на свой мелкобританский лад. Бдительному русскому уху изначально ясно, о чем речь. Примордиализм недвусмысленно подразумевает, что ежели человек, допустим, родился при жидовской, хохляцкой, москальской или буржуйской морде, то этим базовым обстоятельством и определены все его интересы, верования, миропонимание и поступки. От осины не родятся апельсины! Конструктивизм, напротив, полагает, что социальная идентичность строится искусственно и может довольно быстро меняться в зависимости от смены культурного и политического курса элит. Социокультурный субстрат, конечно, тоже имеет немалое значение, но скорее как объект преобразования и управления.
В первом случае (primordial = исконный) подразумевается, что национальная идентичность задана этносом, почвой, кровью, традицией и т. п. Что похоже на правду, особенно если иметь в виду реалии прошлого и позапрошлого веков. Во втором случае (конструктивизм) нация формируется благодаря усилиям государства. Скажем, американская или швейцарская нация никак не вписывается в примордиальный шаблон крупного теоретика национального вопроса И.В. Сталина, у которого нация определяется четырьмя признаками: общностью языка, истории, культуры и территории проживания. Что за швейцарская нация такая, если у нее что ни кантон, то свой язык?! Да и американская нация тоже весьма подозрительна: не только формально закрепленный государственный язык отсутствует, но нет даже единой общегосударственной истории! Не говоря про культуру… Меж тем обе политические нации объективно существуют. Для теоретического примордиализма это проблема.
Когда Бисмарк говорит, что национальное единство можно спаять лишь железом и кровью, он выступает как конструктивист. Когда наш Федор Иванович Тютчев ему возражает, что мы-де попробуем (вам назло!) спаять его любовью, — он тоже выступает в качестве конструктивиста. Оба понимают, что нация
А вот когда близкий друг и зять Тютчева славянофил Иван Сергеевич Аксаков обсуждает с членами своего кружка вопрос о нутряном почвенном или кровном родстве славянских народов — это уже типичный примордиализм. Собственно, и православие вместе с христианской любовью в понимании Тютчева тоже как бы исконный и от Господа данный цемент, скрепляющий славянские народы в одну великую «Империю Востока», единственную законную наследницу Рима и Византии. Поэтому он, как и положено гениальному поэту, ухитряется одновременно быть и примордиалистом и конструктивистом. За что ему низкий читательский поклон. Но при этом надо сознавать (тем самым умом, которому Тютчев отказывает в праве понимать Россию), что подобное возможно лишь в мире поэтических метафор, где нет границ между понятиями. Ибо на самом деле Польша и Чехия — страны славянские, но не православные, а Греция и Румыния — православные, но не славянские.
Конкретная электоральная статистика ясно говорит, что фактор этнографической «морды» для российских территорий, безусловно, имеет значение, но со временем все заметнее уступает конструктивистскому влиянию медийных потоков, пропаганды и культурных шаблонов. Хотя надо иметь в виду, что при конструировании новых идентичностей власти всегда охотно эксплуатируют примордиальные сентименты.
Сталин (теоретически вроде бы типичный примордиалист, с его четырьмя признаками) на деле смело конструировал новую советскую идентичность, советского человека, советский народ, а вместе с ними советскую картину мира и истории. Сплачивал («спаивал» тоже подходящее слово, но о нем чуть позже) единство железом и кровью. Решительно внедрял наукообразную марксистско-ленинскую мифологию на место православной «поповщины». Итог, в общем, известен: не спаялось. Что мучительным образом выламывается из патриотических представлений патриотов СССР о самих себе, о прошлом и будущем. Остается определить, что в конечном итоге важнее: идеологические представления (нас возвышающий обман) или приземленная действительность (тьма низких истин).
Сегодня А. Г. Лукашенко в своих интересах последовательно конструирует белорусскую идентичность — тоже охотно погружаясь в исторические манипуляции. Еще недавно он надеялся построить единую русско-белорусскую нацию, выдернув властный коврик из-под дряхлеющего Ельцина и взяв под контроль все постсоветское пространство до Владивостока. Но элиты ельцинской России выпестовали молодого Путина, который поставил Батьке жесткий блок. Пришлось тому переквалифицироваться в патриоты белорусского масштаба. Это проще, ибо действительно имеется некоторая примордиальная основа. И, что важнее, неограниченный конструктивистский контроль над местными силовиками, бюрократией и СМИ.
Примерно этим же заняты элиты постсоветских Украины и Казахстана. Им сложнее — субстрат разнообразнее и противоречивее («речь против речи»). Вот уже и православная общность, вопреки очевидностям Тютчева, Аксакова, Ивана Ильина, Александра Солженицына и многих других, дробится на глазах. Примордиалистские сказки иерархов РПЦ разрушаются их же собственными попытками удержать административный (то есть, по сути, конструктивистский!) контроль над «канонической территорией». В свойства тютчевской православной любви как вяжущего материала верится все труднее, зато связь официальной церкви с государственной политикой (вопреки норме, прямо зафиксированной в Конституции РФ) все очевиднее. А итог прямо противоположен ожидаемому: РПЦ не только рассорилась с украинскими коллегами, но и исключила себя из константинопольского консенсуса.
В пределах России Р.А. Кадыров решительно крепит свою чеченскую идентичность. Хотя, похоже, не прочь замахнуться и на более широкую северокавказскую. Или ему уже вся Россия по плечу? Татарстан исподволь кует свою республиканскую версию идентичности, патриотизма, истории, нации и языка. Тоже нелегко. Но тяжелее всех Путину: экая перед ним разношерстная громада. Он пытается объединить ее на основе экзотического коктейля из советских, православных и монархических мифов — без видимого успеха. Похоже, дело не только в сомнительном качестве ингредиентов, но и в том, что Россия (в своей продвинутой части) попросту переросла структурные рамки идеократии и нуждается в общности более высокого уровня, основанной на европейских принципах правового государства. Другой вопрос, возможен ли переход в это новое качество без утраты территориальной цельности, скрепленной слишком архаичным цементом. Куда будем девать султанаты?
Ученые споры между сторонниками двух теоретических схем тянутся уже лет пятьдесят. Скорее всего, в действительности имеется и то и другое, а проблема заключается в дефиците эволюционного подхода. Одно-два столетия назад, при весьма ограниченных контактах между народами и культурами, в мире доминировал примордиальный фактор: где родился, там и сгодился, органично следуя обычаям своего племени, этноса, религии или почвы. Но в эпоху Интернета и ускоряющегося обмена людьми и информацией все более ощутимой становится конструктивистская составляющая — подразумевающая активное заимствование идей, ценностей и приоритетов. А также выстраивание новых ментальных схем, включая обмен социальными мифами. Ведь самоощущение себя пролетарием (интернационалистом, коммунистом, советским человеком или, напротив, националистом, джихадистом, фашистом, монархистом и т. д.) есть явный плод конструктивизма. Вовсе не обязательно предопределенный общностью истории, территории или языка.
Процесс, как всегда, идет неравномерно и мозаично. И еще более неравномерно и мозаично осознается разными социальными группами. Три-четыре поколения назад черное население США было настолько замкнутой и подавленной группой, что формальные тесты показывали значимые отличия в средних показателях IQ от белой популяции. Что вызывало бешеные дискуссии о том, не следует ли вообще запретить подобные исследования (ибо дают «научное обоснование» для расизма). Хотя их результаты можно (и нужно) было бы толковать не в примордиальной, а в конструктивистской когнитивной рамке: дело не в плохом устройстве черных мозгов, а в плохо организованном для них доступе к образованию и культуре. Причем на протяжении многих поколений.
На этой развилке американский истеблишмент выбрал конструктивистский вектор. Страшно интересно было бы понять почему. Такая социокультурная среда или такие государственные лидеры? Или религия? На практике выбор отразился в организации мощной, дорогостоящей и продолжительной кампании по организации совместного обучения в школах и десегрегации. Были потрачены серьезные деньги на автобусную перевозку детей из разных кварталов в общие школы («басинг»), предприняты массированные усилия по адаптации этнических групп в общий культурный и образовательный контекст. Прошло всего 50–70 лет, и у США появились сперва госсекретарь, а потом и президент с черной кожей. Три поколения назад такое и вообразить было невозможно. Стало быть, проблема решена, конструктивизм торжествует, примордиализм посрамлен?
Нет, конечно. По-прежнему американские уголовники значительно чаще бывают черными. По-прежнему в Бронксе цены на жилье ниже, а улицы грязнее и опаснее, чем в белых районах. По-прежнему черные лучше играют в баскетбол, а белые в хоккей. Значит, наоборот, посрамлен конструктивизм, а торжествует примордиализм? Опять нет. Просто наши «очевидные» схемы упрощают действительность, выпячивая то, что сегодня кажется главным, и игнорируя детали, которые на данный момент выглядят малозначимыми. А по прошествии времени, наоборот, оказываются ключевыми. Для марксистов главной и универсальной очевидностью была непримиримая война классов. Прошло сто лет и выяснилось, что мир устроен сложнее и к «классам» не сводится. Расистам было ничуть не менее очевидно, что черный социум всегда будет отличаться от белого, причем в худшую сторону. И лучше даже не пытаться совместить — добром не кончится…