— Я не знаю, почему. В последнее время он был задумчивым, много сидел дома, но Калев ничего не говорил. Про ненависть или что-то вроде. И я не думал, что все это так закончится. Ну, вроде как подростком быть сложно.

— Но не так сложно, чтобы достать пистолет и стрелять в людей?

— Но не так, — кивнул Леви. Он все еще смотрел в камеру, взгляд у него был какой-то нездешний, а потом он едва заметно улыбнулся, словно его покинула навязчивая головная боль.

— Калев не был плохим человеком. До самого последнего дня.

— Но в последний — все-таки был?

— Не знаю. Не понимаю. В общем, пожалуйста, не думайте, что во всем виноваты родители, или школа, или компьютерные игры. Я знал Калева хорошо, и я не знаю, кто виноват. И никто, наверное, не знает.

Леви вдруг повернулся ко мне и спросил:

— Почему тебе не больно? Обычно это ты объясняешь мне, что я чувствую, а не наоборот.

— Потому что у меня нет чувств, кроме чувства юмора. И вырежем это. Лучше скажи мне, с какого ракурса я похож на лягушку, а с какого — на Иосифа Прекрасного?

Я снова повернулся к камере, заговорил, но на этот раз язык заплетался, и мне приходилось то и дело повторять слова.

— Такая грустная история, в которой всех очень-очень жаль. И незадачливых хулиганов, и беднягу Калева, про которого все теперь гадают: зачем и почему?. Может быть, низачем, может быть даже нипочему. Может быть, он просто решил попробовать. Буду ли я шутить над этим? Да, обязательно, но не при моем друге, чувства которого я уважаю ровно четыре часа в день суммарно. Пришло время его немного поуважать, так что я, пожалуй, ограничусь небольшим комментарием. Жизнь такая штука, ребят, что заставило вас открыть это видео, а? Кто-то из вас, без сомнения, передергивает на эту историю и не скрывает этого, а кому-то не хватает драйва. И тут я не буду решать вопросы о том, насколько это морально. Насколько морально стрелять в людей, насколько морально сидеть по ту сторону экрана и смотреть. Какая разница, ведь все на свете — просто зрители! В дурку мне не привезли комиксов, так что мне пришлось читать книжку одной занудной лесбиянки. Она говорила вот что: ребятки, когда мы делаем фотографию, ну, или, учитывая, в каком веке мы живем — постим в инстаграмм, снимаем видео, пишем посты — мы не вовлекаемся в событие, а наблюдаем за ним. Занудная лесбиянка назвала это вуайеризмом. Мы как бы не присутствуем во всех этих ужасных штуках, которые с нами происходят. Поэтому, если в следующий раз кто-нибудь в вашей школе достанет пистолет — доставайте камеру, лучшее оружие против пистолета после другого пистолета.

Я хлопнул себя по лбу.

— Плохой совет. Лучше попытайтесь укрыться в безопасном месте и звоните в полицию. И, традиционно, размышление над сэндвичем. Ребят, если человеку зачем-то и нужно телевидение, а также видосы в интернете, то это чтобы почувствовать себя Богом. У людей там, по ту сторону экрана, может быть такая драма, ну такая драма, или жизнь сладкая, как сахарная вата, но, в сущности, это неважно. Вы можете наблюдать, а можете выключить их, прервать их жизнь на любом моменте. Даже если перед вами все гребучее правительство Нового Мирового Порядка. Да что там правительство — вы и меня заткнуть можете. Так что включите телевизор и поднимите самооценку, выключив его, а я, пожалуй, пойду в школу и постараюсь все-таки получить образование. Пока-пока-пока-пока. Эй, чувак, хочешь сказать что-нибудь напоследок?

Леви покачал головой.

— Хочу позавтракать и объяснить тебе, что ты не прав.

— В чем?

— Ни в чем не прав.

Я отключил камеру и некоторое время смотрел на скрин из «Апокалипсиса сегодня» на заставке моего рабочего стола, на рыжий огонь и зеленые джунгли.

— Пошли позавтракаем, — сказал я. — А то тебе надо выпить таблетки.

Я сохранил файл на компьютере, назвав его «прощай, Калев», и Леви, заметив это, фыркнул. Я вдруг отчего-то сильно заволновался, мне захотелось утешить Леви, сказать ему что-то, поддержать его. Я развернулся к нему даже слишком резко.