– Ну а как же. Катон – он у нас аккуратист, никогда не пойдет в бой, не приведя в полный порядок всю писанину. И то подумать – до битвы ли, когда у тебя башка цифирью забита. Нет ничего хуже, чем погибнуть, не завершив отчетность: он подцепил эту веру у дворцовых чиновников. Душа будет маяться неприкаянной, пока все не будет описано, обсчитано, подытожено и скреплено печатью. Лишь после этого она обретает покой.

– Неужели? – глаза центуриона Антония расширились.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

Макрон обернулся к нему с ужасом на лице.

– Неужели бросил свою писанину незавершенной? Беда!

Катон вздохнул:

– Да не слушай ты его, Антоний. Это он дразнится – чем славен центурион Макрон, так это своими подначками.

Антоний воззрился на Макрона сузившимися от ярости глазами.

– Идиот долбаный…

– Правда? А не ты ли в эту ахинею поверил, а? Так кто из нас, спрашивается, идиот?

– А что, ты бывал во дворце? – спросил Феликс, повернувшись к Катону. – В императорском дворце?

Катон кивнул.

– Слушай, что это ты никогда не рассказывал?

– Да рассказывать-то особо нечего. Я там родился и вырос, во дворце этом. Мой отец, вольноотпущенник, служил при дворе. Это он организовывал большую часть знаменитых увеселений Тиберия и Калигулы. Матери я никогда не видел: она умерла вскоре после родов. А после смерти отца меня направили на службу в легионы. С тех пор я здесь.

– Должно быть, несладко тебе пришлось после дворца-то?

– Не без того, – признал Катон. – С непривычки было тяжеловато. Но я вот что скажу: жизнь во дворце ничуть не безопаснее, чем здесь, в легионах.

– Забавно, – промолвил Феликс и кивнул в сторону Максимия. – Он говорит то же самое.

– Правда? – пробормотал Катон. – Как раз преторианцы-то всегда были в выигрышном положении: не припоминаю, чтобы на них обрушивались гонения, если не считать Сеяна с его приспешниками.

– А ты что, был там тогда?

Глаза Феликса вспыхнули.