Я отошел от дома, пообещав себе, постоянно сюда возвращаться, в ожидании папы.

– Моя надежда, – думал я, – все преодолеет. – Тем более, я чуть-чуть поживу. Чуть-чуть подумаю. Вне отца. Вне ожиданий.

Мне показалось это некрасиво. Но, что поделать, не вечность же здесь стоять. Я уже и забыл, как это было на земле. Там, хотя бы, можно было обманывать вечность, придумывая время, истории, другие миры. Читая книги, отдаваясь фантазиям. Там можно было спать, и видеть сны.

– В этом новом мире, все постоянно! – Говорил я обиженно. – Все неизменно. И еще этот дом – последняя надежда на перемещение, мысли, фантазию. Он стал мертвым после того, как папа исчез! Я остался стоять там, куда не приходил, и откуда не уйти… Я узник в собственном мире!

Я задумался.

– Что-то нужно делать, – думал я, – иначе я стану просто фотографией на чьем-то комоде. А потом, и вовсе исчезну. Ведь фотография может быть выброшена. Или ее потеряют. А может быть всех скроет земля, всех тех, кто помнит того, кто изображен на этой фотографии.

Внутри, как и снаружи, ведь мир был единым целым, все замерло от местного ужаса. И он не проходил, как это бывает на земле. Когда боль притупляется, после продолжительного своего существования.

Мир стал ужасом.

Я стал ужасом.

Единственный функционал, который здесь еще работал, это перелистывание кадра. Времени не было, чувства имели иную форму. Не было сна, ночи, дня. Было лишь, некое, цифровое поле информации. А ее можно было лишь перелистнуть, оставляя основу, меняя ответвления полностью.

– Но это значит, что я могу забыть папу! – Горестно думал я. – Но иного выхода нет. Я здесь уже целую вечность, в ожидании. И ничего не меняется. У меня даже нет возможностей изменить все это. С исчезновением папы, я словно потерял себя, как сущность этого мира. Превратившись в неподвижный мир.

Решившись на отчаянный шаг, от безысходности, я в надежде, что в новом поле информации, все-таки найду папу, я перелистнул новый мир, как таковой.