«Познакомился с Машей, когда ей было девять. Знал о ней со слов волонтеров и директора детского дома, в котором он жила сразу после изъятия из семьи в шесть лет.

Говорили, что ее родители безнадежны, спились и никаких контактов с ними нет. Первые несколько месяцев, когда Маша жила в новой семье, про ее жизнь с кровными родителями никогда не заговаривал. Она стала меня называть папой спустя пару месяцев, по собственной инициативе, до этого никак не называла. Я ей дал мобильный телефон кровной мамы (когда отдавали ребенка, сунули листочек, сказали: хотите выкидывайте, хотите – сохраните). Предоставил ребенку право выбора.

Хорошего Маша про семью не рассказывала. Изредка вспоминала, как ее в лесу потеряли однажды, и что там у нее любимая детская игрушечная коляска осталась на чердаке, просила съездить за ней. Коляску мы купили, но идея съездить за игрушками никуда не делась. Маме Маша позвонила один раз, и на этом интерес к общению с мамой пропал. Мама же звонила раз-два в неделю. Маша могла ответить, что занята, а могла вообще не брать трубку или меня просила взять и ответить, что она сейчас разговаривать не хочет. Это только потом я понял, что Маша очень на маму обижена, и еще боится, как бы ее в детдом не вернули, если она верность к новой семье не проявит.

Маша пошла во второй класс. Проблем серьезных не было, ребенок дружелюбный и благодарный. Хотя и очень травмированный. Не плачет никогда. Совсем плохо запоминает. Еле-еле считает, читает буквы, если дать время, и слова складывает. Если попросишь ее прочесть что-то вслух – прочтет, но не поймет, о чем речь в тексте.

В начале зимы кровная мама сказала, что хочет приехать к Маше. Я разрешил, сказал, что встречу ее у метро. Прождал ее полчаса в назначенный день, потом вернулся домой. Маша расстроилась, ждала очень. Утешал, как мог. Через две недели мама опять позвонила, сказала, что хочет приехать, договорились встретиться на том же месте в тот же час.

В этот раз они приехали, и мы пошли к нам домой. Маша была в полном восторге. Мы посидели, чаю попили, они посмотрели Машину комнату, подарили Маше свитер и джинсы. Немного настороженно вели себя – наверно, деревенским жителям в городе все кажется подозрительным, настроены на контакт со мной, но и к враждебности готовы. Чуть-чуть исподлобья смотрят. Уж очень мы разные, общих тем совсем нет, разговариваем по-разному, они слов, кроме матерных, практически не употребляют, только в качестве связок изредка. А я – длинными предложениями… Потом погуляли немного, с горки покатались, в супермаркет сходили… Они поехали в деревню, и договорились, что после Нового года мы с Машей нанесем им ответный визит. Прощалась Маша с мамой долго – все не могла оторваться. Вроде бы простила ее.

В первый же вечер после встречи с мамой меня поразили ее результаты. Маша сама заснула. Просто сказала: «Спокойной ночи», легла и заснула. Прежде такого не бывало никогда. Нужно было ее укачивать на руках перед сном. Желательно с колыбельной, хотя пение мне совсем не удавалось. Да и укачивание так себе… Ребенку девять лет, в нем сорок кило. Попробуй поукачивай. И запоминать стала лучше.

В начале января мы с Машей в деревню поехали. Нас встретила на платформе мама. Когда подходили к избе и залаял Малыш, учуяв Машу, которая три года не была дома… Такого кинематографического бега я никогда не видел. Маша понеслась, почти не касаясь ногами заснеженной тропинки, полетела – домой. Мы с ней до вечера остались, собралась вся семья, бабушки-дедушки, мне показывали семейные фотоальбомы, валенки дали вместо тапок, угощали по-деревенски – все едят из общего блюда каждый своей вилкой. Мужчины выпили по паре стопок, женщины не пили. Я смотрел во все глаза на этих «вконец опустившихся спившихся людей», которых мне расписывали в интернате и в опеке… Нет, не похожи. Жуткая бедность в глаза бросается, и только. Детей явно любят, пришла Машина двоюродная сестра, на год ее старше, девчонки умчались играть.

Меня попросили оставить Машу на пару дней, но я сказал, что пока не могу, мы должны лучше узнать друг друга. Договорились с Машиной мамой, что она будет раз в две недели к нам в Питер приезжать и с Машей общаться. Два часа на электричке. Не так уж далеко.

Четыре месяца Машина мама ездила. Не пропустила ни разу. Всегда трезвая приезжала, мне показалось, что она вообще не пьет – по праздникам, возможно, но и только. На ней все хозяйство, она работает, и к нам приезжает… Где-то через месяц и матом при мне перестала разговаривать. Маша маму очень ждала и расцветала от маминого внимания. Домашним и любимым ребенком она стала себя чувствовать. Спокойнее стала.

Месяца через три начались и трудности. Спокойный, домашний, способный ребенок – да, все так, но и характер стал проявляться сильный. Заявляла: «Я здесь у вас ненадолго, я скоро к маме насовсем уеду». Папой меня называть перестала. Мама сказала, кто ей папа, кто отчим.

Увидев, что доверить ребенка маме можно, стал Машу отпускать в деревню с ночевкой на выходные. Мама приезжала, забирала в пятницу и привозила назад в воскресенье. На вокзале я ее встречал. Маша сразу начинала, что дом у нее там, что она будет там жить, скоро мама восстановится в правах. Настроение у нее в воскресенье вечером всегда было раздраженным.

С мамой мы поговорили вскоре о восстановлении прав, я сказал, что мешать не буду, но не вижу никаких шансов на это. Уж слишком там прошлое сложное, да и условий в избе нет для постоянного проживания ребенка.

Еще через несколько месяцев ситуация стала смягчаться. Маша возвращалась поспокойнее, про то, что она здесь ненадолго, а дом у нее там и город она ненавидит, стала говорить все реже. Привыкла у нас, освоилась. Бывали откаты, конечно, но хорошего гораздо больше. Главное, что она быстро догоняла сверстников в учебе, во дворе и в школе чувствовала себя уверенно. Всем рассказывала про свой дом в деревне и своих родителей там. А еще через полгода, летом, я разрешил им с мамой поехать на юг на две недели, в гости к старшим братьям-сестрам. Все они выросли в детских домах, и Маша ни с кем из них не была знакома.