— Опера Кристофа Виллибальда Глюка[74].
Хорошенькое начало следствия…
Несколько минут Ньеман молча разглядывал этого диковинного зверя: крашеные волосы, расчесанные по старинке на прямой пробор, а под ними мертвенно-бледное лицо, искаженное страхом. Бегающие глазки, похожие на голубоватые бусинки, рябые щеки, большой нос с горбинкой. На модель из глянцевого журнала никак не тянет. С такой внешностью скорее похож на владельца автозаправки из какого-нибудь фильма ужасов.
Он сидел, выложив руки в наручниках на стол, надежно привинченный к полу, и пристально смотрел прямо перед собой с отрешенным видом то ли алкоголика, то ли религиозного фанатика.
— Я тут услышал, чего вы говорили… — начал он.
Ньеман и в самом деле успел перемолвиться несколькими словами с Иваной и разъяснить ей новое направление следствия. А она в ответ поведала ему неожиданную историю с захватывающими подробностями — обломки фрески, собранные в Хранилище, охранники, стерегущие это сокровище с автоматами в руках, бегство с преследованием через весь Диоцез…
Парид, с перепачканным землей лицом, не упустил ни слова из их разговора.
— Я к этой гребаной фреске никаким боком не отношусь.
— И ты не знал, что под внешней росписью скрывались более древние изображения?
— Нет. Да если бы и знал, на хрена они мне сдались!
Ньеман положил на стол руки, сплетя пальцы. Перед ним не было ни досье, ни чашки с кофе. И никакой фотокамеры или зеркала с оловянной амальгамой, какие показывают в фильмах. Только его мобильник, записывающий допрос.
— Прекрасно, Поль. Или ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя Аленом?
— Меня зовут Петер.
— Да ну?
— Такое имя я носил, когда был у Посланников.
Вот уж сюрприз так сюрприз! Значит, Поль Парид, он же Ален Ибер, принадлежал к этой секте?!
— Ладно, пусть будет Петер, — согласился Ньеман. — Ты, наверно, понимаешь, что тебе грозит. Так вот: самое лучшее — рассказать всю правду. Тебе это зачтется как помощь следствию.
— Я не убивал Самуэля.
— И конечно, это не ты обвалил свод часовни?