— Может, меня с собой прихватишь? Расскажем ей, как мы вместе ловили эту мразь, ну, а потом вместе разведаем её норки…

— Нет, лучше я один…

— Хорошо, один так один. Ну и духотища же здесь.

— И вонь! Может, включим вентилятор?

— Хочешь провонять с головы до ног?

— Нет. Что ты там забыл, проголодался?

— Я всегда хотел посмотреть, что эти ублюдки хранят в холодильнике. Ёб твою мать! У нас еще одно тело!

— Пиздец!

— Не то слово! Ладно, проверим, что здесь.

— И зачем ты полез в помойку?

— Смотри, у нас тут наркоша оказывается. Ц-И-К-Л-О-Д-О-Л. Пачка пустая. Посмотрим что у нас еще тут. Блокнот доставай. Записывай: на столе обнаружен карандаш со следами крови. Рядом рассыпаны трубочки для напитков. Тут же рядом лежит машинка для стрижки волос, с пучком волос, застрявших в насадке. Из-под холодильника виднеется ручка пилы. В раковине валяются книги. Да что, мать его, он тут делал? Псих какой-то…

— Это записывать?

— Знаешь, что я тебе скажу? Это всё поколение беженцев! Они там у себя такого понавидались, что нам и не снилось. Там такой пиздец был. А теперь они выросли, и решили у нас устроить что-то похожее, что-то, чего им не хватает. Вот нормальный человек так поступил бы? Нет! А для них это — НОРМА! Не о какой морали даже не может быть и речи. Многие живут за ширмой нравственности, и исключительно ради того, чтобы устроиться на работу, сходить в магазин — показать, что он нормальный. Ширма падает, и мы видим ЭТО. У них преобладает инстинкт самосохранения. Он движет ими. Всё, что они делают — это защита. Любой диалог для него — защита. Любой физический контакт с человеком — защита. Он говорит нам: “Здравствуйте!” и мы думаем: Какой вежливый молодой человек. Воспитанный! Да хрена с два, вежливый… Когда мы его найдём, я знаю, куда его пристроить…

— К медикам?

— К медикам!

Ну всё! Терпеть моральные унижения я больше не хочу! Хорошим болтом не страшно и резьбу сорвать! Пора действовать.

Свою ногу, которую они приняли за ногу моего босса, я снимаю с края ванны и медленно погружаю под воду. Ванна большая, глубокая, позволила мне разместиться на дне, прикрывшись телом начальника. Делаю глубокий вдох через пластиковую коктейльную трубочку, которою я продел сквозь отверстие в теле сделанное карандашом. Когда я пропихивал трубочку сквозь мясо и кости, в неё попала кровь, которую мне пришлось выдуть в потолок. Но ничего страшного, вкус крови я переживу. Начинаю потихоньку вставать. Кровавая вода каскадом стекает с моей лысой головы, с плеч, с груди и живота. С конца капает на плавающее у моих ног тело, затем я перешагиваю — и уже капает на пол. Я выхожу в коридор, оставляя за собой кровавые следы. Вижу, как в дверном проёме кухни стоит мужчина. Он стоит ко мне спиной, и даже не замечает, как я подхожу к нему вплотную. Я не дышу. Шариковой ручкой он в точности записывает слова своего напарника, внимательно изучающего содержимое моего стола.

— В подставке для ножей не хватает одного ножа. Самого длинного. Постой… В пепельнице окурок. Он тёплый!

Их общение меня тревожит, — и я медленно поднимаю руку, в которой держу нож с длинным лезвием. Стоящий передо мною паренёк коротко стрижен. Солнце просвечивает сквозь его уши, от чего они похожи на покрасневшие листья клёна.

— И что с того? — спрашивает паренёк. — Наш псих курит?