– Ложь – это считать, что это отвратительное существо способно быть королем. Он едва говорить может.

– Он рассказал Сасабонсаму, где я жил, – сказал я, поднимая свой топорик.

– Скулит да воет, как пес в буше. Сосет кровь из материнской груди, а ведь он даже не вампир, а подражание ему, – говорил Аеси. – И все же я чувствую жалость к этому ребенку. Ничто из этого не творилось по его выбору.

– Тогда и смерть будет не его выбором, – сказал я.

– Нет! – закричала Соголон.

– У тебя, – заговорил Аеси, – одна задача. И ты справилась с ней хорошо, Соголон. Вот оно, бесчестье. Взгляни на то, чем ты пожертвовала. Взгляни на свое обуглившееся лицо, на свою обгоревшую кожу, на все свои пальцы, ставшие одним плавником. Все – ради этого мальца. Все во имя мифа сестринской линии наследования. Тебе Сестра короля рассказала историю того, что у нас творилось? Что эти самые сестры, чтоб зачать королей, сношались со своими отцами? Что всякая мать короля была ему же и сестрой? Что как раз из-за того безумные короли Юга всегда безумны. Даже самые дикие из зверей не делают такого. Вот тот порядок, какой женщина по имени Соголон желает восстановить. Ты, кому три сотни лет.

– Нет в тебе ничего, кроме зла.

– А в тебе нет ничего, кроме глупенькой простоты. Этого последнего безумного короля, Соголон, мы зовем самым безумным за то, что он начал войну, какую ему не выиграть, потому что ему хочется править всеми королевствами. Может, он и безумный, но он не дурак. Угроза, ведьма, грядет не с юга, или севера, или даже с востока, а с запада. Угроза огня и болезней, смерти и гнили идет из-за моря – все великие старейшины, шаманы и йируволо различали это. Я различал это третьим глазом: люди красные, как кровь, и белые, как песок. И только одно королевство, объединенное королевство, способно на противостояние – и лунам, и годам, и векам штурма. И только один сильный король, не безумный и не уродливый кровосос с матерью, сходящей с ума по власти, поскольку ни тот, ни другой не способны ни завоевывать, ни править, ни всем королевством управлять. Эта самая королева из Мверу, знает ли она, почему Акумова династия пресекла эту линию наследования? Он всю ночь говорил это. Угроза надвигалась, дурное поветрие. И этот малец, это маленькое отвратительное существо, он должен быть уничтожен. Нет у тебя ничего, кроме жизни, прожитой во лжи.

– Лжи, лжи, лжи, – пролопотал малец и захихикал.

Мы все посмотрели на него. До сих пор я никогда не слышал, чтоб он говорил. Он все еще корчился и сгибался, касаясь пальцев на ногах, извивался на земле, ухо его Аеси отпустил.

– Он умрет сегодня ночью, – сказал Аеси.

– Он умрет от моего топорика, – сказал я.

– Нет, – сказала Соголон.

– Лжи, лжи, лжи-ха-ха-ха, – вновь залопотал малец.

– Лжи, лжи, лжи-ха-ха-ха, – повторил Найка.

Я и забыл о нем. Он приблизился к ребенку, и оба они раз за разом повторяли это, пока голоса их не слились воедино. Найка остановился прямо перед ребенком.

Тот бросился к нему и прыгнул в его объятья. Найка подхватил его, обвил руками. Малец прильнул к его груди, успокаиваясь, тыкаясь носом, как ягненок. Потом Найка поморщился, и я понял, что малец впился в него зубами. Кровь малец сосал, как грудное молоко. Найка обнял его. Он захлопал крыльями, пока ноги его не оторвались от земли. Поднимался все выше и выше, на этот раз не срываясь и не падая, не проседая от тяжести или своей слабости. Найка вновь захлопал крыльями, и удар молнии, ослепительно-белый и ярче солнца, расколов небо, сразил их обоих. Земля вздрогнула от удара, слишком громкого, чтобы кто-то расслышал вопли мальца. Ударила молния и застыла, вонзившись в них обоих: Найка крепко прижимал к себе мальца, а тот брыкался и вопил, пока длинная молния не заискрилась, вызвав пламя, какое охватило их, мгновенно взметнулось и погасло, не оставив ничего, кроме маленьких тлеющих угольков, пропавших в черной тьме.

– У-у, проклятые короли, у-у, проклятые короли! – завыла Соголон. Выла она до того долго, что когда, наконец, вой ослабел, то перешел в нытье. Я чуял запах сгоревшей плоти и ждал, когда снизойдет на меня хоть что-то: не покой, не удовлетворение, не ощущение праведности отмщения, но что-то, мне не ведомое. Но я знал: я жду его, но я понимал – оно не придет.

Леопард закашлялся.

– Леопард!