Не успела она додумать эту мысль, как холод пробрал ее до костей — а ведь горел камин и к тому же она закуталась в одеяла. Ариадна приподнялась на локтях и всмотрелась в черноту затененной ниши на противоположной стене. Она ничего не видела — но знала, что тени очертили неумолимый лик. По причинам, которых ей никогда не понять, Пасифая священна для Матери, и трогать ее нельзя. Ариадна снова улеглась и закрыла глаза. Минотавр. Все возвращается к бедняге Минотавру.

Ариадна засыпала с мыслями о Минотавре — с ними же и проснулась. Она вспомнила, что обещала найти для него какие-нибудь картинки и рассказать, что на них нарисовано. Не сказать чтобы ей очень хотелось идти к нему — но так было лучше, чем думать о Дионисе, приучая себя к мысли, что он никогда не сделает ее своей истинной жрицей, и решать, что же ей делать сначала. Она подумала послать за танцорами, чтобы заняться хоть чем-то, но было слишком холодно. Репетиция подождет, пока полдневное солнце не согреет воздух.

Картинки, как она помнила, лежали в кладовой — и Ариадна не без труда отыскала их, но сперва вымылась, оделась и поела. И только взяв их в руки, поняла, насколько неуместны они в свете того, что рассказал ей Минос. Картинки рассказывали о том, как подрезают лозы и собирают виноград, — а это могло лишь усилить стремление Минотавра вырваться на волю.

Она еще немного порылась в кладовой, но ничего подходящего не нашла. Резьба, которую дарили святилищу, изображала обычно сатиров и нимф, занятых любовной игрой, — а на эту мысль наводить Минотавра уж точно не стоило. Однако передвигая стулья и всматриваясь в сундуки, она вдруг вспомнила о длинных тонких досках, которыми были увешаны стены в детской, — их очень удобно очищать от следов грязных детских ручонок: доску снял и вымыл, а попробуй отмой фреску!

Она так пригляделась к этим картинкам, что просто не замечала их — но, возможно, они все еще там или же Федра знает, куда их убрали... Добравшись до дворца, а во дворце — до детской, Ариадна увидела пустые стены. Саму комнату отдали — от детства до старости один шаг — старым пряхам, которые где жили, там и работали. Ариадна пошла по коридору, ведущему в Юго-Восточную залу, где обычно для еды или просто поболтать собиралась царская семья, и по пути заглянула в свою старую комнату. К ее удивлению, спальня не была пуста. Федра сидела на табурете перед стенной полкой и, сжимая в руках туалетные принадлежности, смотрелась в маленькое зеркальце полированной бронзы.

— Федра! — окликнула Ариадна.

Сестра повернулась.

— Не помнишь, что случилось с картинами, которые висели в старой детской?

Федра расширенными глазами смотрела на нее — и вдруг расплакалась. Ариадна бросилась к ней и обняла.

— Что стряслось, сестричка?

Какое-то время Федра рыдала так, что не могла отвечать, но в конце концов, чуть успокоившись, выговорила меж всхлипов:

— Я для тебя только уп... правительница.

Ариадна крепко обняла ее — и выпустила.

— Боюсь, ты для меня только любимая сестричка, — сказала она. — Домоправительница? Не важничай!.. Ох, Федра, а помнишь, как мы боялись той женщины, что смотрела за кладовой? Она нависала над нами и громыхала: «Снова вымазались! Вы что, думаете, у меня других дел нет, кроме как очищать маленьких грязнуль?»

— Теперь, кажется, других дел нет у меня, — сердито проговорила Федра. — И не будет до конца жизни — так и буду очищать грязнулю-Минотавра и вести хозяйство.

— Может, и не будет, — заметила Ариадна. — Вести хозяйство — этим ведь занимаются все женщины. Я, конечно, жрица, но больше всего времени в святилище уходит у меня именно на хозяйство.

— У тебя есть святилище, — выдохнула Федра. — Твое место, ты в нем хозяйка. А у меня ничего своего. В этом доме я по-прежнему младшая дочь, девчонка на побегушках. Но я — не девчонка. Мне уже минуло девятнадцать. Я могла бы уже три года быть замужем. Править своим владением, иметь свой дом своих детей. Вместо этого я приглядываю за Минотавром — чтобы его одели и накормили, таскаю приказы матери слугам и поварам, — она скосила на Ариадну полные слез глаза, — вспоминаю, где картины из старой детской, куда Андрогей засунул сандалии, а Главк — колчан, куда задевали царицын ночной) горшок и царево любимое стило...

— Бедняжка. — Ариадна присела на ложе, которое когда-то принадлежало ей. — А знаешь, хоть это и звучит совсем неправдоподобно, ты — самая главная в этом дворце, Федра. Без тебя тут начнется просто-напросто хаос.

— Может, и так, но мне от этого не легче. Разве меня сажают на пирах на почетное место? Меня представляют заграничным послам? В мою честь поднимают чаши с вином? Кому известно хотя бы мое имя?

— Очень немногие женщины известны кому-нибудь, кроме их домашних, — и у них у всех дурная слава, — улыбнулась Ариадна. — Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме моих жриц и жрецов и этой семьи, знает, как зовут меня. Зачем тебе нужно, чтобы тебя знали?