Последний ярус похороненного города казался самым интересным, по крайней мере на вкус Удинааса. Ему надоели перебранки, ставшие для группы беглецов настоящей чумой; ему надоели трения, в особенности вражда с Фиром Сенгаром. Бывший раб понимал, что Тисте Эдур желает его убить; что же до деталей бегства от Рулада – доказывающих, что Удинаас был лишен свободы выбора и стал жертвой, как и сам брат Фира – все детали Фира не волновали. Смягчающие обстоятельства не уменьшали его озлобления, его жестких критериев добра и зла (которые, впрочем, не касались его собственных дел). Разве сам Фир не бежал от Рулада, причем вполне добровольно?

Удинаас, вернувшись в сознание, должен был поспешить назад к Императору.

Зачем? Подвергнуться страшной казни от руки Рулада? «Да, мы стали почти друзьями, я и он – насколько такое вообще возможно между рабом и господином, ибо господин вечно считает себя благороднее и достойнее раба – но я не выбирал места рядом с безумцем и роли того, кто станет удерживать его на краю узкого моста душевного здравия. Рулад при каждом шаге желал прыгнуть с того моста. Нет, он сам совершил то, что совершил. Явив Руладу одну щепотку милосердия, я сделал для него больше, чем вся родня – мать, отец, братья. Нет, больше, чем все Тисте Эдур. Разве удивительно, Фир Сенгар, что ты не знаешь счастья? Все вы кривые ветки с одного больного ствола».

Разумеется, спорить не имело смысла. Одна Серен Педак могла бы понять, даже согласиться со словами Удинааса, но она не желает стать частью их группы. Она держится за роль аквитора, следопыта, знатока содержащихся в ее голове, ревниво охраняемых карт. Ей нравится иметь выбор; хуже того, ей нравится быть безответственной.

Аквитор – странная женщина. Всегда отстраненная. Не имеет друзей… но носит эдурский меч. Меч Тралла Сенгара. Чашка говорит, он передал его в ее руки. Понимает ли она смысл такого поступка? Должна. Тралл Сенгар потом вернулся к Руладу. Наверное, единственный из братьев, которому было дело до младшего. Где он сейчас. Убит, наверное.

Свежий, прохладный воздух ночи тек по широкому проходу, бормотал в дверных проемах, расположенных по обеим сторонам через каждые десять шагов. Они приближались к поверхности где-то в верхней части перевала – но на какой стороне окажется форт с гарнизоном? Если перед ними – мечи Сильхаса Руина будут петь долго и громко. Мертвые валялись грудами по следу белокожего, красноглазого кошмара, и погибали они напрасно. Едва бросив взгляд на добычу, загонщики прощались с жизнью, но приходили все новые. Какой в этом смысл?

Смешно. Как эти мозаичные полы, эти мерцающие армии. Изображения сцепившихся в битве воинов – ящеров, длинные хвосты против коротких. Насколько он видел, длиннохвостые по преимуществу изображались умирающими. Нелепая битва под их ногами выплескивалась и в комнаты – каждая, кажется, посвящена героической гибели очередного чемпиона – Мерзостных Кэл, Навр’хуков, Адатов и Матрон, как объяснял Сильхас. Он, обернувшись в колдовской свет, изучал каждую из боковых комнат, но весьма поверхностно и равнодушно. Удинаас достаточно понимал в этих разноцветных картинках, чтобы увидеть войну на взаимное уничтожение: за каждой сценой побед Короткохвостых следовало изображение магических ударов Матрон. Победители не побеждают, ибо побежденные отказываются считать себя побежденными. Безумная бойня.

Серен Педак шла во главе, на двадцать шагов впереди; Удинаас увидел, как она внезапно замерла и присела на корточки, опершись о пол одной рукой. Воздух нес ароматы суглинков, свежих опилок. Устье тоннеля оказалось узким, наполовину заваленным кусками базальта – прежде бывшими аркой – и за ним начиналась тьма.

Серен махнула им рукой. – Я разведаю путь, – шепнула она, когда они собрались у самого выхода из пещер. – Кто-нибудь тоже заметил, что в последнем коридоре не было грибов? И пол чистый.

– Есть звуки за пределами слышимости ваших ушей, – ответил Сильхас Руин. – Поток воздуха проведен через трубы и каналы в стенах, производя звук, раздражающий насекомых, грызунов и так далее. Короткохвостые были умельцами в таких делах.