– Ты меня убиваешь, моя кровожадная сталкерша, – хрипит Кир.

– Ты столько терпел, и еще потерпишь немножко, – пытаюсь отшутиться, но номер не проходит.

– Дарю Дымову еще три дня счастливого неведения, а потом, если он не вернется, сам говорю с ним по телефону.

– Но так нельзя, Кирилл!

– Скажи это кому-нибудь другому, – отрезает он.

Кир уходит минут через двадцать. Все это время мы чинно пьем чай. Подольский пожирает меня взглядом, а я совсем нелогично начинаю поджариваться на костре собственных угрызений совести, которая очень уж прониклась его страданиями и настойчиво подталкивает меня раскрыть объятия, шепча, что Леха все равно ни о чем не узнает.

Поэтому, когда Кирилл наконец оставляет меня одну, вздыхаю с некоторым облегчением. Впереди ждут два дела, которые я одинаково не хочу выполнять. И какое из них из них тяготит сильнее, сказать трудно. Хватаю Пушка на руки, как и всегда, когда мне нужна моральная поддержка, и набираю номер. Каждый гудок – удар по и без того расшатанным нервам. Наконец раздается далекое и удивленное «алло».

– Привет, мам, – вздыхаю и говорю тихо.

– Яна? Что случилось? – сразу улавливает она мое состояние. – Ты в порядке?

– Бабушка в реанимации, – горло давит, и в конце я срываюсь на всхлип: – У неё инсульт.

– Господи! – я почти вижу, как мама теряет ориентацию и оседает на ближайшую поверхность. – Как так? Когда?

– Она на даче была и упала. Соседка скорую вызвала, оттуда ее и увезли, – говорю жалобно. Но в данный момент мама – единственный человек, способный разделить мои чувства. И удивительным образом во время этого разговора наша разорванная связь восстанавливается. Медленно и неохотно, сейчас она похожа скорее на прозрачную нить паутинки, но я точно знаю: она снова есть. – Потом из больницы мне позвонили, потому что мой номер последний был в журнале звонков, и сообщили. Я ездила к ней уже. Бабушка в сознании, но почти не шевелится и говорит плохо.

– Ох, что же делать! – причитает мама. – Я попробую отпуск взять и приехать. Как эта больница называется? Хочу номер найти, чтобы самой все узнать у доктора.

Диктую название и говорю:

– Они сказали, что у ба есть все шансы восстановиться. Главное, чтобы повторного приступа не случилось.

– Да, да, хорошо, – бормочет мама, а я чувствую, что она уже не со мной, а где-то в собственных мыслях. Прощаюсь и слышу напоследок:

– Я что-нибудь придумаю, дочка. Ни о чем не переживай и учись, – говорит она те самые слова, что мне так нужно было услышать ещё три месяца назад.

Я их принимаю, но обида на мать не даёт ничего ответить. Сковывает горло и сердце каменной коркой. Ее бы прорвать, разбить усилием воли, но не получается… Некоторое время глажу Пушка, успокаиваясь, но очень быстро он убегает к игрушкам – молодому котику скучно долго сидеть на одном месте, пусть и с любимой хозяйкой. Я же понимаю, что пришло время прочесть сообщения от Лехи и как-то на них ответить. В общем чате с девчонками тоже полно сообщений, но туда я не захожу. Боюсь вопросов и прочих намеков. Ну и наворотила я, пока пыталась убежать от Кира! Ещё и Дыма придётся обидеть за все то доброе, что он для меня сделал! Хороша же я оказалась в попытке жить правильно и по совести. Думать об этом не хочется, но мысли навязчивы и просто так не отпускают.

«Придётся к тебе охрану приставить:))» – пишет он в ответ на высланные ещё утром фотографии в провокационной одежде. Кажется, это было совсем в другой жизни, более спокойной, упорядоченной и понятной. Более правильной на вид.

«Ты – красотка! Сам себе завидую;)» – читаю и отбрасываю телефон. Внезапно безобидный пластиковый чехол начинает жечь руки. Встаю и наворачиваю пару кругов по комнате. Когда собираюсь с силами, снова беру в руки смартфон и продолжаю читать.