Вместо того чтобы сразу ответить «нет», я спрашиваю:
— Что-то серьезное?
Вопрос глупый, в противном случае он бы меня не вызывал. Времени на болтовню у него нет.
— Мне нужна твоя помощь по поводу торакотомии.
Блин.
— Сейчас буду.
Я поворачиваюсь к своим студентам:
— Ребята, планы меняются. У дяди Акфаля есть для нас работка.
Мы направляемся к пожарной лестнице. Один из моих студентов нервно кивает в сторону палаты, откуда прозвучал код экстренной помощи:
— Разве это не наш пациент, сэр?
— Теперь уже Господа Бога.
Торакотомия — это когда ты втыкаешь больному заостренную трубочку в грудную клетку. Это делается, когда переизбыток крови — гноя, воздуха, чего угодно — в грудной клетке начинает сдавливать одно или оба легких, затрудняя дыхание. Тут главное не повредить ключевые органы — легкие, селезенку, печень, а также подреберную полость с ее важными артериями, венами и нервными узлами. (Изучите ребрышки, можете даже их сварить. А потом стравить.) А так задача несложная. При условии, что пациент лежит спокойно.
Чего в принципе не бывает. Вот почему нужен я. Хвастаться тут нечем, но одним медицинским навыком я владею почти в совершенстве — я об умении намертво фиксировать больного. Сейчас моим студентам предстоит увидеть нечто особенное: гений в действии.
Однако, войдя в палату интенсивной терапии, я с удивлением вижу, что больной лежит на боку, глаза открыты, язык высунут. Неужели умер, пока Акфаль со мной связывался? Проверяю сонную артерию — пульс нормальный, вот только никакой реакции с его стороны.
— И давно он такой? — спрашиваю.
Акфаль готовит процедурный стол, раскладывая на нем перевязочные материалы компании «Мартин-Уайтинг».
— Он всегда такой. Тяжелый инсульт шесть лет назад.[22]
— Тогда зачем мы тебе понадобились?
— Согласно медицинской карте, у него иногда случаются сильные судороги.
Я легонько постукиваю пальцем по глазному яблоку. Никакой реакции.