В начале 1917 года основная часть просвещенных классов, в том числе и многие высокопоставленные военные, выступила за идеалы свободы. В некотором смысле Февральская революция была революцией сверху: в ней участвовал и русский нобилитет, и даже придворные круги. Революция имела ясно предначертанный путь: гражданские свободы, либеральная демократия, ассимиляция с европейскими системами. Такая программа казалась либеральной буржуазии и большинству партий гигантским и радикальным шагом по сравнению с царским режимом последних лет. За такие идеалы дворяне готовы были отказаться от ряда своих привилегий, буржуазия смирялась с перспективой ссылки в Сибирь, а социалисты собирались жертвовать свои пламенные жизни.
Сто лет готовилась Русская революция. К ней примкнули даже близкие к трону люди, обладатели наивысших привилегий — великие князья из династии Романовых. Армия, студенчество, интеллигенция, женское движение — всё это создало один революционный фронт. Революция, казалось, вела Россию к светлым временам. Она должна была созвать Учредительное собрание, на котором представители всего русского народа смогли бы свободно выразить свое мнение. Для лучших культурных и политических кругов страны эта программа стала путеводной звездой — они и помыслить не могли о другом варианте развития событий. Им, познавшим брутальный пресс царизма, мечталось о заре либерального правления.
Разрушить царский строй было непросто. С ним бесполезно боролись революционные силы сто лет. Понадобились четыре года войны и уход верной царской гвардии, дабы через жесточайшее напряжение взорвалась Февральская революция. Когда чаемое действо случилось и царь был свергнут, для интеллектуальной России более врагов, вроде бы, не существовало. Ей были открыты, казалось, все пути-дороги. Никогда на Руси не видели столько радости, столько восторга, столько упоения, столько веры в родину, как тогда, в первые дни Февраля.
В тот момент и объявился незнакомый и недооцененный враг либеральной России — большевизм. Для Февральской революции вселенское обличие большевизма было непостижимым. Всё, что он пропагандировал — цели, идеалы, фразеологию — ей представлялось неким фантастическим, четвертым измерением, говоря словами Троцкого. Революционеры Февраля колебались, объявить ли большевиков безумцами, или же преступниками, но потом сошлись на том, что они — немецкие шпионы. Блистательная панорама революции несколько потускнела от атаки неожиданного врага. Однако в возможности победы большевиков никто не верил — даже они сами. В эту победу не поверили, даже когда она случилась в действительности.
Здесь и заключается главная причина бездеятельности Февральской революции перед лицом Октябрьской. Казалось само собою разумеющимся, что пройдет несколько дней, и эти безумцы исчезнут сами по себе.
Временное правительство, возникшее после Февраля, являлось легитимным наследником царского режима. Проблемы преемственности между старой и новой Россией не существовало. Армия, университетское образование, политические договора, государственный бюджет оставались такими же. Традиции старой России Февраль вовсе не отменил. Большевизм, напротив, положил конец старой России, конец ее управленческим механизмам, всем прежде выданным векселям. Никто не мог чувствовать себя уютно при сумасшедшей большевицкой программе. Никто бы тогда не удивился, если Ленин в один прекрасный день скомандовал бы питаться человечиной. От большевиков, отменивших деньги, суды, границы, частную собственность, можно было ожидать всего. Царизм и правая диктатура пали, и на их место пришла диктатура левая — большевизм. И эта диктатура была безжалостней всех предыдущих. Она разрушила государство, тот фундамент, где должна была зиждиться новая Россия. Она разрушила все традиции и все идеалы русской либеральной интеллигенции. На место Учредительного собрания она привела лихорадочный фанатизм, с сумасбродными прожектами и с их зверским воплощением.
Таким предстал большевизм перед всей интеллектуальной Россией. Казалось, что и самой России больше нет. На ее месте возник сумасшедший дом, и из него следовало бежать. Спасение было только в бегстве. Других путей не существовало. К такому итогу пришли все партии, все организации и все круги старой России. Впрочем, резюме это сочеталось с убеждением, что большевицкий сумасшедший дом вскоре развалится.
Люди бросали свои дома, села, поместья, поля, магазины, университетские кафедры. Офицеры переодевались в торговцев скотом, евреи — в офицеров, а министры и помещики — в бездомных бродяг. Европейские государства-лимитрофы, Китай и Турция враз наводнились беженцами из России самых разных убеждений, религий и языков. По большей части их помещали в особые лагеря и даже в кутузки, однако беженцы чувствовали себя там счастливыми. Для них, сбежавших из сумасшедшего дома, где царствовали смерть и голод, тюрьма в буржуазном государстве казалось сказочным идеалом.
Три миллиона русских покинули свою отчизну. Три миллиона! В добровольное изгнание двинулись также и интеллектуалы, умственная элита народа. Это был не исход, а переселение народа. Того народа, что унес с собою веру, обычаи, идеалы, надежду на устойчивый мир. После окончания войны белая эмиграция из России стала самым значительным международным явлением, и в Европе его не могли не заметить. Эти три миллиона людей были сливками государства, что веками строили цари и что в 1917 году правительство Керенского должно было повести к новому величию. Можно сказать, что эмигрировало само государство, рассеявшись по всему свету.
Истории этого государства, уже 12-летнему существованию этих трех миллионов в Европе и посвящены следующие главы нашей книги.
Глава VII. Армия в изгнании
Мечтой царей, мечтой Февральской революции было русское войско у врат Константинополя, близ Проливов. В 1920 году этот сон стал явью — но трагическим образом. Целая русская армия, со своими генералами и штабами, с сотней кораблей появилась в Босфоре. Впереди плыла яхта главнокомандующего, за ней — остатки боевого флота, затем растянулись грузовые корабли.
В 1920 году столица императора Константина пребывала в оккупации войсками Антанты. Старая Россия входила в Антанту и, следовательно, союзники должны были ей помочь. Однако «русское войско у врат Константинополя» было не только мечтой царей, но и кошмаром англичан. Даже это разбитое и оголодавшее войско страшно тревожило союзную с ним Британию, и первым делом она постаралась обезопасить себя от пришлых русских. Англичане, отняв всё оружие и корабли, не смогли, к их сожалению, конфисковать и самих людей: они с поразительной предприимчивостью расселились по окрестностям Константинополя, объявив своей главой барона Врангеля. Тогда союзники дали им мудрый совет: вернуться безоружными домой, и даже предложили любезное посредничество в переговорах с большевиками. Однако ни один военный почему-то не захотел внять этому совету. Врангелю предложили, более твердым тоном, распустить его армию. Он, также твердо, воззвал к остаткам боевой чести, которую он считал еще наличествующей у союзников.
Разговоры о репатриации в Россию прекратились, и всю рать попросту интернировали. Добровольческую армию отправили в Галлиполи, под Стамбулом, казаков — на эгейский остров Лемнос, а флот — в африканскую Бизерту. Союзники дали понять, что лучших мест для русской армии и не придумать. Вольнолюбивые казаки, к примеру, обрели каменистый риф в море, крытый песком, весьма схожий с родными степями. Это ли не награда за казачью удаль во время мировой войны?
Морской конвой доставил казаков на остров. Отряду негров поручили их стеречь, один французский генерал объявил, какой рацион мяса и воды великая Франция выделяет своим обнищавшим союзникам. Казаки рассеяно внимали речам генерала, их занимали другие думы. Во время исхода они остались без атамана, а без него жить нельзя. Согласно древним законам им полагалось срочно выбрать нового атамана. Перед глазами удивленного генерала и его негров разыгралась курьезная сцена.
Казаки, еще не осмотрев остров и не поставив шатров, сбились в один большой круг и принялись за выборы. На песчаном острове Лемнос, как будто в своих станицах, они горячо обсуждали кандидатуру нового атамана вольного кубанского казачества. Согласия не было: социалисты хотели радикала, а другие, не менее напористо, предлагали казака старой складки. Есаулы выходили в центр круга и, употребляя самые красочные казачьи идиомы, произносили предвыборные речи. Генералу все это решительно не понравилось и показалось большевизмом чистой воды, так не подходящим репутации казачества. Когда же орда разгоряченных воинов предложила в атаманы какого-то юнца, француз обратился к присутствовавшим белым офицерам положить конец выборам. Напрасно. Он с великим удивлением обнаружил, что даже офицеры поддерживают солдатские выборы. В тот момент он решил, что наконец-то понял, почему в загадочной России победил в итоге большевизм.
Высадка в Галлиполи добровольцев, составлявших костяк Белой армии, прошла более гладко и без демократических ритуалов. В их рядах было множество образованных людей, с университетскими дипломами. Погоны носили даже известные литераторы. Подобный состав имел натуральный уклон к демократии, но ее сумел подавить генерал Кутепов, назначенный комендантом лагеря[13]. Он принадлежал к последним верным слугам династии, будучи чуть ли не единственным, кто в дни Февральской революции пытался противостоять восставшим петроградцам. Командуя обезоруженной армией, он посчитал необходимым возродить в лагере дух порядка и дисциплины. Каждый день голодные беженцы занимались воинской муштрой. Солдаты в бараках воспряли, вновь почувствовав себя в деле. Люди, прошедшие горнило Гражданской войны, получали нахлобучку за небрежно отданную честь. Весь лагерь представлял собой армию — в условиях перемирия готовую к первой же битве. Нельзя сказать, что всем нравился подобный режим, но Кутепов не любил шутить: наказывал непокорных, а особых упрямцев выгонял из своей армии, и тем приходилось побираться на стамбульских базарах. Те, что оставались в Галлиполи, хорошо научились маршировать. Кутеповский режим был отнюдь не райским, но многие эмигранты вспоминают о нем с теплотой и поныне. Слово Галлиполи произносится с пиететом, как знак принадлежности к Белой армии.
Этот печальный полуостров был уже знаком русским. Здесь когда-то турки казнили пленных казаков, а еще позднее они погребли тут тела русских солдат, павших на очередной войне[14]. Теперь на эту землю, политую русской кровью, высадились остатки той армии, которая под водительством царей веками угрожала Стамбулу. Суровый «Кутеп-паша» снискал уважение даже у турок: именно так они представляли себе истинного генерала. Однако и от турок и от союзников укрылось то обстоятельство, что Кутепов, при враждебности местного населения и недоверчивости союзников, сумел создать из толпы утомленных людей новую армию. Этой армии не суждено было воевать, чего Кутепов тогда, естественно, не знал.
Русские провели в Галлиполи год, маршируя, упражняясь и получая милостыню от союзников. Со своей яхты Врангель руководил остатками войска, писал письма французским генералам, пытаясь улучшить судьбу белых. Союзникам русское войско, пусть оно и внесло огромный вклад в победу Антанты, было теперь совсем ни к чему. Неясно, куда в итоге замаршируют эти отряды. Они попросили Врангеля сдать командование, но войско по-прежнему считало его своим главнокомандующим. Союзники поехали в лагеря с призывом вернуться в Россию. Да, белые воины хотели вернуться, но с оружием в руках. Они пошли на крайние меры — пригрозили лишить солдат провианта, но и это не подействовало. Возникла даже идея продать русское войско правительству Бразилии, которое собиралось осушать у себя болота, но для перевозки этого войска понадобилось бы еще одно войско…
В итоге Врангель нашел выход. Он обратился к правительствам балканских славянских стран, к Болгарии и Сербии, призывая их принять остатки русской армии. И сербы и болгары были старыми должниками русских, которые десятилетиями прежде перевалили через балканские горы и, освободив славян, помогли им создать независимые государства из прежних под-турецких провинций.