Вин показала Еве ярлычок на коробке «Мисс Берч, пилюли из ревеня», а потом ярлычок на другой коробочке «Миссис Харт, от головной боли».

— Доктор не выписывал этих вещей для мисс Берч, — прорычала Ева.

— Ты ей показала? — в голосе Вин был ужас.

— Она сама открыла коробку.

— И что она сказала?

— Сказала? Она смеялась так, что ей чуть не стало дурно. Она сказала: «Убери их, Ева, я ими не пользуюсь».

— Так скажи ей, что и я тоже.

Вин поднесла платок к губам, чтобы подавить неудержимый смех, но, когда Ева удалилась с пилюлями Тэмзи, дала себе волю, пока губы Эйлин не дрогнули непроизвольно и она тоже начала смеяться, сама не зная почему.

— О Боже, Боже, мне даже от этого полегчало, — сказала наконец Вин, вытирая слезы в уголках глаз, — но теперь моей бедной голове стало еще хуже. — Она откинулась на подушки и закрыла глаза. — Я не засну всю ночь, — простонала она. — Боюсь, милая, тебе придется отнести эту гадость назад и взять мне лекарство. Тебе не надо ничего говорить, их владелец, наверное, уже явился за ними. — Она многозначительно постучала по крышке коробочки, а потом укрепила резинку на прежнем месте. — Был кто-нибудь еще в аптеке?

Эйлин рассказала про противного мужчину, и Вин кивнула.

— Ну так это его коробка.

— Зачем ему так много? — спросила Эйлин, вновь вызвав болезненные спазмы смеха у матери. Но Вин собралась с силами, снова прикрыв глаза.

— Но, дорогая, — произнесла она, — знаешь ли ты вообще, что это такое?

— Я думала… это надевают на пальцы, если их поранят.

— Ну, пальцы у него, пожалуй, толстоваты.

Щеки Эйлин ярко вспыхнули; шутка матери каким-то образом вызвала воспоминания раннего детства, и она мгновенно поняла, для чего они предназначены. Она вспомнила, как стояла возле детской коляски, а мальчишка бакалейщика вытащил что-то наполовину из кармана, вровень с ее пытливыми глазами, и показал это няне; а потом, когда Элиза сказала Анни, какой же он нахал, Анни только ответила: «Это его способ выразить тебе симпатию». Речь Вин всегда была настолько изысканна, что грубые шутки, которые она время от времени отпускала, казались непристойнее, чем у других людей, и Эйлин, оскорбленная до глубины души, выбежала из дома.

У прилавка было три-четыре человека, и продавец стоял на складной лестнице, спиной к ним, доставая какую-то склянку с верхней полки. Он как раз повернулся и увидел, как Эйлин подошла к прилавку и положила на него принесенную коробку.

— Вот ваше лекарство, — сказал он, кивнув на завернутый и запечатанный сверток, — и прошу прощения, мисс. — Он стал медленно спускаться со склянкой в руке, но, покидая аптеку, Эйлин успела заметить, что его уши красны так же, как, должно быть, ее щеки, и она была благодарна ему за то, что он переживает ее унижение.