Предисловие

Хотелось бы, чтобы издание книги, которую держит в руках читатель, было первым шагом на пути возвращения русского писателя в русскую литературу.

Такое пожелание может показаться парадоксальным. Этот сборник рассказов переведен с английского, а для их автора — Айви Лоу-Литвиновой — английский язык был не просто родным языком, нет, гораздо более, он был ее прибежищем в той ситуации, которую ее биограф Дж. Карсуэлл назвал коротким словом Exile. Так он озаглавил ее жизнеописание, и именно тем, что означает это емкое слово (то есть Изгнание или Ссылка — и что из этого легче?), было для А.Л. ее долгое пребывание в советской стране. Ей она всегда оставалась чуждой, и эта чуждость, отстраненность не может остаться незамеченной в книге.

А все могло сложиться по-иному. Уже к двадцати пяти годам А.Л., выросшая в средней британской семье, была автором двух романов — Growing Pains[1] (1913) и The Questing Beast[2] (1915). Британская литература во все времена была богата женскими именами. Вспомнить ли чудных писательниц XIX века — Джейн Остин, чьи, казалось бы, старомодные романы пользуются столь нежданной популярностью в наше время; Мэри Шелли, давшую жизнь Франкенштейну; так непохожих друг на друга сестер Бронте… А устремившись — вместе с А.Л. — в более отдаленное прошлое, мы увидим, как она (или ее героиня) работает над книгой под названием Двадцать девять женских имен в литературе (рассказ «Прощание с дачей»). Возвращаясь в более близкое время, мы не можем не вспомнить Вирджинию Вулф на грани XIX и XX веков, и в еще более близкое время Верил Бейнбридж, Фэй Уэлдон и Ребекку Уэст. К этой когорте могла бы принадлежать и А.Л., если бы… если бы не случилась встреча, перевернувшая ее жизнь, встреча, после которой говорят «…и для любви хочу пожертвовать судьбою»[3].

Встреча была с русским революционером Максимом Литвиновым, чье имя она вскоре стала носить. И в 1918 году, с двумя детьми на руках, она отправилась вслед за ним в эту дальнюю страну, объятую безумием революции. Шок, видимо, был силен, настолько силен, что вызвал многолетнюю немоту — не физическую, а писательскую. Для писателя, впрочем, иметь изо дня в день перед глазами белый лист, на котором не появляется ни строчки, ни буквы, — пытка, может быть, худшая, чем невозможность произнести слово…

Последовавшее исцеление можно назвать анекдотическим. В 1924 году, после смерти В.Ленина, советское правительство пригласило в Москву немецкого профессора Фохта для исследования мозга покойного (что они там надеялись отыскать?[4]). Фохт поселился в том же здании на Софийской набережной, что и семья Литвиновых (впоследствии дом этот долгие годы занимало британское посольство — сколько совпадений!). Разговорившись с профессором, А.Л. рассказала ему о своих бедах, а тот предложил помочь делу… сеансом гипноза!

И гипноз помог! А.Л. взялась за перо и написала первый русский детективный роман His Masters Voice («Голос его хозяина»), выпущенный в Англии издательством Heinemann в 1930 году. И в эти же примерно годы на родине А.Л. рождается из-под пера одной молодой писательницы образ великого детектива Эркюля Пуаро, так что мы могли бы поставить А.Л. еще в один ряд — вместе с Агатой Кристи, Нгайо Марш, Ф.Д. Джеймс. Но «Голос» остался единственным опытом А.Л. в этом жанре. Будем надеяться, что и этот роман в свое время дойдет до российского читателя. Современному любителю детективов, привыкшему к острым поворотам сюжета и в дурном смысле слова «психологизму», роман А.Л. может показаться пресным. Что ж, в этом, может быть, его прелесть, как и в описании давно исчезнувшего быта Москвы двадцатых годов XX века.

Все же одного сеанса проф. Фохта явно не хватило: новых книг А.Л. писать не стала. Она много переводила на английский язык — Чехова, Достоевского, Тургенева, она писала учебники, составляла словари (ее Русско-английский словарь лежит сейчас передо мной — восьмое издание, вышедшее в свет в 1989 году; может быть, были и позднейшие).

Человека со сколько-нибудь сложной судьбой рано или поздно одолевает соблазн подвести некоторый итог в форме автобиографии. Этого соблазна не избежала и А.Л., но сделала она это очень по-своему. Короткие заметки на разные темы, множество записей, наговоренных на магнитофонную ленту[5], легли в основу того, что она назвала изобретенным ею словом Sorterbiography (а по любви к словам и игре ими А.Л. не уступала другому русско-английскому и англо-русскому писателю, нашему соотечественнику Владимиру Набокову — их судьбы словно отразили друг друга в зеркале, хотя, быть может, и с неровной поверхностью).

Так что же такое sorter? В словаре найдете сортировщик; возможно, и этот смысл имелся в виду — сортирование событий и людей. Но в собственном языке А.Л. слово sorter происходило еще и от французского sortie, слова, вошедшего, впрочем, и в английский язык и означающего выход наружу. Для нее это слово превратилось в термин из любимой ею игры в бридж. Как и в одной версии преферанса, в бридж играют вчетвером, но при каждой сдаче карт в игре принимают участие лишь трое. Четвертый не участвует — он есть dummy (болван) или, как назвала его А.Л., sorter (выходящий). Его взгляд на игру — взгляд со стороны. Таким и был взгляд А.Л., взгляд отстраненный, но не безучастный, ибо в бридж играют парами, и, не имея возможности вмешаться в игру, sorter с трепетом следит за игрой партнера. Кто был партнером А.Л., об этом чуть ниже.

Нельзя не иметь в виду еще один «смысл» этого загадочного слова. Sorter — тот, кто выходит, уходит, и так вправе именовать себя каждый человек, стоящий на пороге, разделяющем жизнь и небытие. Sorterbiography — это биография человека, расстающегося с жизнью и кидающего на нее прощальный взгляд.

Но и это не все. Благодаря созвучию имеем Sorterbiography = sort of biography, то есть «нечто вроде биографии» или, употребляя современный российский жаргон, «типа биография».

Чем же должна была быть такая «типа биография»? Казалось бы, биография человека, принадлежавшего, пусть формально, к советской элите, супруги наркома иностранных дел и посла СССР в Вашингтоне в годы Второй мировой войны, должна была содержать главы типа «Мои встречи со Сталиным… Троцким… Рузвельтом…» Это вызвало бы всеобщий интерес и подняло рыночную стоимость книги.

Ничего подобного! Ничего подобного не было написано. В мемуарах постоянная борьба шла между реальностью вымысла и реальной реальностью, и первая — более сильная — победила. Из биографии выделился сборник рассказов, тот самый, что держит в руках читатель. И в этих рассказах А.Л., отстраненная, вышедшая из игры, показала, за чьей игрой она следит, кому сочувствует, на чьей она стороне. При этом чуждость «советскости» вовсе не вылилась в чуждость России, чуждость простым людям, рядом с которыми она жила, дышала одним воздухом, вместе страдала (как, впрочем, и людям ее родной Британии). И недаром юная героиня рассказа «В страховой компании», читая «Накануне» Тургенева, думает о России и воображает себя в этой далекой стране. Быть может, замечает ее мать, «сейчас какая-нибудь русская девушка лежит в степи и читает „Ярмарку тщеславия“». Две судьбы, две страны, два языка неразрывно переплелись в творчестве А.Л.

Итак, сборник, состоящий из пятнадцати рассказов. Уместнее всего охарактеризовать его, прибегнув к термину, придуманному Андреем Битовым, — «роман-пунктир». Пунктиром намеченная история жизни, и не только своей, но и нескольких поколений. В одном из рассказов первой, «английской», части сборника речь идет об Англо-бурской войне как о событии, которому еще предстоит случиться, и даже в не очень скором будущем («…паренек, остановившийся у ограды, отделился от нее и, насвистывая, продолжал свой путь. Он подумал, что, пока он жив, никогда не забыть ему этих глаз; он не знал, что в это самое время генералы в Уайтхолле уже составляют планы, в которые входит смерть тысяч насвистывающих пареньков, и ему самому осталось жить не больше четырех лет»). Кто нынче помнит эту войну? Несколько строчек в энциклопедии говорят, что она велась между Британской империей (это была ее последняя и самая кровопролитная колониальная война) и двумя южноафриканскими государствами — Оранжевой республикой и Трансваалем — с 11 октября 1899 года по 31 мая 1902-го и что именно в ходе этой войны было опробовано такое изобретение, как концентрационные лагеря, и появился сам термин. Итак, упомянутый эпизод происходит в конце XIX века. Но, продолжая пунктир вместе с автором, мы углубимся во времени и до середины того же века, встретив упоминание об «увеличенных фотографиях доблестных офицеров дяди Фреда и дяди Дика, чьи кости лежат на офицерском кладбище в Севастополе». Это уже Крымская война — печальный эпизод в общей истории России и Британии.

Последние, «русские» рассказы сборника датированы семидесятыми годами XX века, но эта датировка не налагает на них временной рамки. Хотя описываемые события и происходят где-то в шестидесятые годы, на них падает тень тогда еще недавнего прошлого — ГУЛАГа, раскулачивания, сталинизма (рассказы «Апартеид», «Бегство со Светлого Берега», «Где ты была сегодня, киска?»). Это прошлое вторгается и в нашу жизнь, чему свидетельством хотя бы нескончаемые споры о сталинизме и Сталине, ведущиеся в наше время. И потому пунктир, начатый А.Л. в середине позапрошлого века, длится — может быть, к несчастью — даже до сего дня. Трудно не вспомнить слова Александра Блока: «Коротенький обрывок рода / Два-три звена, — и уж ясны / Заветы темной старины».