Я почти совсем не пишу о наших военных событиях, так как по-настоящему ничего не знала, что творится на фронтах. Но в общем мы знали, что, несмотря на героизм Красной армии, ей приходится отступать, отдавая город за городом, область за областью. В то же время мы были глубоко убеждены, что настанет счастливый момент, когда советские войска решительно погонят фашистские полчища. Это будет, только надо терпеливо ждать. Мы победим!
И одновременно в душе горькое сознание: «А ведь ты сама ничем не можешь помочь. Годы большие, силы ушли». Стараюсь быть спокойной и ободрять других, упавших духом людей.
Фашистские полчища вокруг Ленинграда чрезвычайно укрепились. Все сидят в земле. Настроили дотов и разных подземных укреплений, и их приходится, по словам одного военного, с величайшим трудом из этих укреплений «выковыривать».
«…Сегодня ночью была особенно сильная канонада.
Я хотя лежала, но не спала. Было страшно. А вдруг ударит в наш дом? Ведь падали же снаряды, перелетая наш дом, на Ямскую, сразу за нами. Надо было идти в газоубежище, но так не хотелось вставать из нагретой кровати. Лежала и делала расчеты: может ли снаряд, выпущенный с южной стороны Ленинградского фронта, то есть со стороны Шушар (откуда, я предполагала, сейчас стреляют), попасть в наш дом? И решила, что этого не может быть. Удар придется по нашему дому под острым углом и не принесет существенного вреда, так как стены дома большой толщины. Снаряды их не пробьют и в окна тоже не попадут. А прямо, через улицу, стоит семиэтажный дом, который, как щит, прикрывает нас. (Очень неправильные и наивные расчеты, как я потом поняла.) Одним словом, я осталась в постели, и ночь для меня прошла благополучно.
Оказывается, по телефону из соответствующей организации ночью дано было распоряжение некоторым жактам, и нашему тоже, спустить жителей верхних этажей в бомбоубежища, так как наш дом и некоторые соседние находились под обстрелом. Наш этаж третий, и потому нас не потревожили… Вот такие дни и ночи, полные потрясений и тревог, проходили нескончаемой вереницей, изнашивая силы и нервы людей.
Сколько кругом страданий!»
«…Я всем существом своим, умом, душой и сердцем сознаю, что нам сдавать Ленинград нельзя. Погибнуть, но не сдаваться!
Голод. Ведь подумать только, что заключается в этом слове, сколько драм, сколько страданий, сколько безвестных смертей!
Мне жаль смотреть на моих племянников Петю и Бобу. Они, как бумага, бледные, худые. День ото дня становятся апатичнее и угнетеннее.
Поражает количество покойников, которых везут по городу по всем направлениям, на телегах или просто на детских салазках. Не видно за ними провожающих: редко один, два человека.
Приходила сегодня моя милая Адя, такая мужественная, твердая, сильная. Она очень страдает от голода и холода, а главное, от холода. Громадное окно в ее комнате все разбито. Дров нет.
В комнате все вещи промерзли, ни до чего нельзя дотронуться. И при этом она несет большую работу. Работает по ночам в больнице, ухаживая за ранеными. Утром идет на Невский и там становится в очередь перед кондитерской „Норд“, чтобы выпить стакан сладкого горячего суррогатного кофе. В эту очередь набираются тысячи людей, так как ни у кого нет керосина, нет дров, чтобы вскипятить чайник воды. Бедная моя Адя!»
«…Сегодня по радио сообщили: „Сегодня идут горячие бои за сердце нашей Родины — Москву…“ Волнение охватывает душу.
Пришли мои племянницы — Танечка и Ляля Остроумовы. Они очень настойчиво уговаривали меня уехать из Ленинграда. Но я отказалась.
Уехать из него и, может быть, никогда его не увидеть?!
Нет, это сильнее меня. Если мне суждено погибнуть здесь от бомбы, артиллерийского снаряда или голода, то мой прах будет лежать в его земле. Но зачем такие мысли? Хочу пережить конец осады Ленинграда и хоть одним глазком хочу увидеть его свободным, выздоравливающим, залечивающим свои тяжелые раны…»