— Подумать только! Как летит время! В твоём возрасте твой отец водил поезда.

После такого заявления мне остаётся только устыдиться своего высшего образования и пристрастия к английской литературе, подобрать штаны повыше и отправиться в дальнейшее путешествие.

Ждут меня там или нет, но любая прогулка по улочкам Вилля неизбежно завершается у церкви, идти больше некуда, к тому же внутри можно передохнуть от жары, что сейчас не помешает. Старая постройка, толстый светлый камень, тяжелая дубовая дверь — жаре туда не проскользнуть.

Ручка-кольцо поворачивается без труда, здесь никогда не бывает закрыто, но сама дверь подаётся неохотно, будто ворча: всё ходят и ходят, третье столетие подряд.

Я знаю здесь каждый камень, уступ, скамью, отбитую ступеньку у алтаря и внутреннюю алтарную нишу, где хранятся атрибуты богослужебных таинств: чаша Христова, крест и потёртое Священное Писание в тяжёлом окладе.

Здесь всегда сумерки, даже в самый полдень самого солнечного дня, потому что узкие витражные окна пропускают свет неохотно, будто по заранее выданным пропускам, преломляя и гася на ходу.

Справа от двери — громоздкий свечной стенд, где можно загадать желание и поставить свечку, ненастоящую, дешёвый кругляш — дань современности, но ты уж будь добр заплати щедро. Мне не жалко денег, мне жалко желаний. Мне кажется, что, доверив их исполнение другим, я сделаю неверный выбор. Я давно ни о чём не прошу. По крайней мере, бога. Просто люблю заходить к нему в гости. И пусть свой нынешний визит я представлял себе иначе, так тоже неплохо — я люблю эту тишину, запах пыли и ощущение одиночества, не пропадающее даже тогда, когда ты оказываешься здесь не один. Например, как сейчас.

На лестнице, высоко, под одной из алтарных арок, у светильника, обвешанный поясами с инструментом, балансирует человек. Должно быть, электрик.

Помню, раньше, перед мессой и по вечерам отец Жан всегда зажигал верхний свет, а потом перешёл на торшеры — полетела проводка. Что ж, свадьба — неплохой повод её подлатать.

Электрик перевязан канатом, закрепленным в стенном кольце, где раньше крепились свечные люстры. Глядя на этот подрагивающий канат, я вспоминаю своё первое яркое впечатление от Нью-Йорка: мойщиков окон, спускающихся с крыш небоскребов не хуже пауков. Помню, как задавался вопросом о том, как проходит у них профессиональный отбор. Ведь мало того, что все они молоды и спортивны, здесь другое: риск без намёка на славу. Не с гордостью же они, на самом деле, представляются при встрече: «Привет! Я мойщик окон!» Пока Тай ни разговорилась с одним — он оказался сотрудником пожарной бригады. Сказал, что подработка мойщиком была совсем недурна, он имел в виду оплату.

С моего любимого места в заднем углу — у кропильницы со святой водой — хорошо виден коротко стриженый затылок, этот человек тоже молод, хотя и не так спортивен, скорее поджар: худая спина, тонкие руки, одновременно рельефные настолько, что от них трудно оторвать глаз. Возможно, этот эффект достигается на контрасте с рукавами чёрной рубашки, закатанными так высоко, что теперь они больше похожи на два толстых колбасных рулета. Понятное дело — жарко. И как любой нормальный француз, поглощённый своей работой, он, конечно же, насвистывает Марсельезу. На удивление чисто. Marchons, marchons!

Вот он смыкает левую руку в кулак и отводит её за спину, а правой тянется куда-то в поклоне, будто приглашает даму на вальс. Что за чудак! Одно дело свистеть под потолком, и совсем другое — танцевать. Невольно улыбаюсь — кого только не заносит в электрики. Мелодия, которую он насвистывает, неожиданно вытесняется иной, тоже задорной, но по-другому. Кажется, это Моцарт, определить наверняка я не успеваю, потому что слышу хлопок, скрип лестницы, легкое ругательство и шлепок.

— Тебе помочь, чувак?

Он не оборачивается, но по его голосу я слышу, что помощи он рад.

— Спасибо, было бы неплохо. Я тут кое-что уронил.

Поднимаюсь и иду на помощь.

— Только наверх не полезу, извини. Высоты боюсь.

— Привяжи сюда, — он сбрасывает вниз край веревки.

Штука, которая свалилась с верхотуры и шмякнулась об пол, отлетела в алтарную нишу и завалилась в трещину в полу.

— Тебе повезло, что я здесь знаю каждую щель. Тащи!