— Если только что продемонстрированный тобой приступ слабоумия был жалкой формой самоутверждения, Вета, то мне остаётся лишь восхищаться твоей никчёмностью. — Несмотря на саркастичность, Соли испытывал своеобразное умиление поведением своей подруги. Впрочем, сейчас его больше заинтересовала чёрная плита, использованная для побега от неожиданно превосходящими силами противницы излишне самоуверенным стражем.

Совершенно не задетая язвительностью Соли, Вета заметила его интерес к сооружению:

— Никчёмность от важности отличается только набором букв. Но если что здесь и сейчас никчёмно, то разве что это старьё. — Вета взошла на пьедестал и для большей убедительности попрыгала. Под её ногами образовалась небольшая рябь, каждое приземление сопровождалось хлюпаньем. — Знал бы ты, Соли, как давно я их расставила по Тетису… На первое время, вроде как до тех пор, пока химеры не организуют приличный транспорт. Что-то про такие вещи говорят в твоём мире… Нет ничего постоянного вневременного… Нет постоянства вне времени… Постоянное ничто временно…

— С каждой попыткой холоднее и холоднее, Вета. А у тебя, как я погляжу, связь с этим миром вырисовывается всё более тесная. Насколько же он для тебя важен?

Вета задумалась, она погрузилась в воспоминания, её обычно живое окрашенное множеством эмоций лицо потеряло всякое выражение, тело словно потеряло часть своей переполненной энергией грации, а горящие красным пламенем выразительные глаза немного потускнели.

— Не очень, на самом деле. Раньше считала мир Тетис величайшим сокровищем. Потом он опротивел мне настолько, что раскололся. Теперь это просто дрейфующие по центру вселенной осколки, которые мне удобнее называть домом, чем что-либо ещё. Потому что быть бездомной неудобно. Но я не пробовала, наверняка сказать не могу. — Произнесла Вета так, будто озвучивала список ежедневных покупок. — Мне показалось, или нэдзу’ум упомянул дикастерий?

— Да, он кричал про главный вход дикастерия. Это что-нибудь значит для тебя?

— Не особо. Обычная древняя судебная система. Почти такая же убогая, как чистилище или визенгамот. И тоже не местная. Дикастерии, кстати, даже более предвзяты и политизированы, чем суды твоей родины, зато немного менее убыточны.

— Кажется, чтобы дикастерии стали достопримечательностями, которые захочется увидеть, они должны превратиться в руины. — Соли тоже задумался, хоть и по другой причине, нежели Вета. — Да и вообще этот твой осколок мира выглядит ещё более унылым местом, чем моя так называемая родина. Зачем ты вообще меня сюда притащила? Неужели не нашлось места получше?

— Я страдаю, и ты страдай! — Демоница хитро прищурилась, в неё понемногу начала возвращаться оживлённость, глаза постепенно начали окрашиваться пламенем. — А ещё… Любое место окажется в итоге тусклым и унылым, если его не окрасить. Соли, ты знал, что красный цвет души, это цвет радости? Обнимашки? — Вета распахнула руки, демонстрируя свою готовность к объятиям.

— Нет, не знал. Хм, на ум приходит, что твои глаза не просто так цвет меняют… Стоп, какие ещё обнимашки?

Вета не стала дожидаться согласия Соли, она притянула неспособного сопротивляться подавляющей силе юношу на платформу и крепко обняла его, произнеся при этом:

— Дикастерий, главный вход!

***

Дневник Иессея из рода Наки’ир.

547 год Эпохи Эугенес, день 25 Девятой Луны.

Создатель Наки’ пришёл обеспокоенным. Он поведал мне о причинах своего беспокойства. Теперь обеспокоен я.

1. Архангел решил, что я не являюсь тем святым, каким должен быть.

2. Принято решение развеять мой дух. Я должен срочно покинуть мир людей.

3. Наки’ сожалеет о случившемся, говорит, что это он виноват во всём, что он не должен был никому говорить о проблеме.