Мир знал, что, перешагнув порог собора, Киевица перешагнет сто лет, оказавшись в Прошлом — в только-только построенном, открытом и освященном Свято-Владимирском. Но не знал, что она мечтает встретить здесь другого. И прося «дай то, что мне должно», надеется: Город сочтет должным дать ей час, когда расписывавший этот собор Врубель будет здесь.
Сейчас Маша почти не помнила своих смятенных чувств к нему — лишь знала, что когда-то любила его, и от этой любви появился их сын.[2] Но с тех пор ей довелось прожить еще одну жизнь, обрести покой и мудрость… Мудрость и покой царили в душе до тех пор, пока ее шести с половиной месячный сын Миша не сказал в первый раз «Ма…». А еще не произнесенное «Па…» повисло в воздухе без адресата.
Сжимая вторую свечку в руках, Маша поднялась на хоры. С детства она любила любоваться храмом с «балкона» второго этажа — здесь всегда было тихо, покойно. Здесь она была с самым прекрасным в мире Владимирским собором один на один. Над головой сияло сотворенное Вильгельмом Котарбинским «Преображение Господне» — стоящий в яйце сверкающего света Иисус являл ученикам свою истинную небесную суть.
Она тоже преобразилась — стала иной, Киевицей, властительницей Вечного Города. И теперь подумала вдруг: «Как это странно…» Она могла разговаривать с Киевом, воскрешать мертвых, и сама умирала и воскресала, карала и миловала. Она дважды спасала мир, победила Змея… И любая загадка мироздания, над которой ломали умы сотни лет сотни мудрецов, казалась ей нынче простой в сравнении с вопросом… Кому мой сын должен сказать «папа»?! Миру? Или своему настоящему отцу? Стоит ли рассказать ему об отце, умершем за сто лет до его рождения? И должна ли она рассказать его отцу о сыне?
Больше всего Маше хотелось, чтоб на вопросы ответил кто-то другой, чтобы она почти случайно столкнулась здесь с Врубелем и не смогла не сказать ему правды…
Но на ее тайную просьбу Киев ответил ей «нет». Она не знала, какой нынче год и день, но точно знала, что в этот день Михаила Врубеля не было в соборе, — она ощущала его отсутствие всем телом. И оттого ей вдруг страшно захотелось поступить против воли Отца — по воле своей щелкнуть пальцем, увидеться с Мишей и открыть ему все…
«Именно так я и сделаю…» — Ковалева подняла повелительную руку, подняла глаза вверх, — ее взгляд ласково коснулся щедро изукрашенных стен. Врубель написал здесь только орнамент (единственную написанную им композицию «5-й день творения» заставили позже переписать Котарбинского!). Но теперь собор кичился его именем, и никто из историков не забывал помянуть: Владимирский расписывал не только Васнецов, Нестеров, Котарбинский, Сведомские, но и гений серебряного века — Михаил Врубель. Хотя на деле его эскизы не приняли. Да и не могли принять…
Маша вспомнила, что здесь, во Владимирском, ночью в крестильне сумасшедший гений нарисовал Божью Матерь с изуродованным лицом, с когтями, как у кошки, а потом закричал…
Ковалева вздрогнула: «Нет, я не хочу… не хочу, чтоб мой сын!..»
— …Вы уже слышали? — раздался чей-то насмешливый голос. Два человека поднимались на хоры. — Она пришла в собор под черной вуалью. Никому не сказала ни слова. И вуаль не подняла… Так и ушла. Вот такая у него жена — никто ее лица не видел. Он ни с кем ее не знакомит. Ходит всюду как черный дух… Видно, его супруга — такая рожа, что стыдно людям показать. — Голос вдруг запел на разудалый бульварный мотивчик:
— Полагаете, она так дурна собой? — откликнулся его спутник.
— Что же еще? Ну, разве эта кузина и впрямь некий незримый дух… Как раз в его вкусе! — засмеялся рассказчик.
Они были совсем рядом, и, не желая встречаться с людьми, Маша щелкнула пальцами, чтоб вернуться в свой ХХІ век.
— Ты — Киевица! И все беды, происходящие в Киеве, имеют к тебе отношение. И если ты хочешь эту беду поиметь, кто вправе запретить тебе? — поддержала Дашу Акнир.
Дочь предыдущей Киевицы и первая помощница Главы Киевских ведьм была рада ее приходу.
— Хочешь, — предложила юная ведьма, — приворожим сбежавшего отца тройни обратно? Выберем и сварим Присуху прямо сейчас…
— Присушим к жене! Землепотрясная мысль! — Чуб достала из сумки газету. — Правда, жена сказала, — она заглянула в статью, дабы убедиться в собственной памятливости, — «…даже если он вернется назад, после такого поступка я его ни за что не приму». Но бабы обычно только так говорят.
— А если и правда не примет, — подпела Акнир, — будет ему по заслугам. Пусть присушенный всю жизнь вокруг бегает и все желания ее исполняет. Так и вину искупит, и у детей все же будет отец.
— Здорово, — настроение Чуб мигом улучшилось. Она кокетливо поправила на шее новый черный платок с черепами — на носу маячил Хэллоуин! — Ты правда-правда-правда думаешь, я могу это сделать?
— Ты — Киевица. Ты можешь все, что не противоречит 13 Великим запретам.