Экскурсовод из меня получился неважный, потому что я в основном рассказывал про зверей то, что было написано на табличках, прикрепленных к клеткам. Тогда меня сделали руководителем кружка юннатов, и тут дело пошло. Мы повеселели, а тут еще брата стали приглашать на телевидение…
Об одном из этих суровых дней я расскажу особо.
А сейчас, поскольку речь зашла о телевидении, надо рассказать о Владимире Шамшурине, который потом стал кинорежиссером, лауреатом премии Ленинского комсомола. Он трижды снимал Анатолия в своих картинах.
Вот рассказ Владимира Шамшурина, который я записал во время работы над этой книгой.
«Я был рабочим на телевидении в Свердловске. Носил декорационные вставки, сколачивал их, разбирал. Смотрел, что делается вокруг.
А вокруг было много интересного: телевидение обретало силу, и каждый из режиссеров пытался что-то изобрести. Неважно, что иногда получались «велосипеды», зато ветер творческих поисков витал в тесном павильоне студии, где все – от режиссера и до меня, рабочего, – мечтали создать «нечто необыкновенное».
Я мечтал о ВГИКе, режиссуре в кино и усердно готовился к экзаменам, хотя работать приходилось и днем, и вечером. Но «в молодые наши лета», как известно, все успеваешь.
В один из зимних дней, составляя по заданию режиссера и оператора какие-то кубы из картона, я обратил внимание, что в сторонке стоит молодой человек в строгом черном костюме, с ясным, открытым лицом и внимательным взглядом голубых глаз.
У него были ранние залысины, и оттого лоб казался, может быть, слишком большим.
Увидев, что я на него смотрю, он улыбнулся мне приветливо, как давнему знакомому.
– Что за передачка? – спросил я у напарника, которого, как правило, нельзя было разыскать в павильоне – вечно он куда-то исчезал «на минуточку».
– А, очередная бодяга. Стишки. Эй, двери закрывай, тут вам не Черноморское побережье Кавказа!
В павильоне был «колотун», но вот включились осветительные приборы, стало повеселее.
– Толя, вы готовы? – спросила по трансляции режиссер передачи. – Можем начинать.
Молодой человек кивнул и вышел на освещенное пространство.
Почему-то он встал к камере спиной… Почему-то, широко расставив ноги, стал раскачиваться…
Он как будто раскачивал язык колокола. Взмахи становились все шире, все размашистей… И вот язык громадного колокола ударил о металл:
Актер теперь как будто держал в руках нити от колоколов поменьше, которые звучат переливчато. Это он подчеркнул и голосом:
И тут опять заговорил главный колокол:
Актер повернулся к камере. Лица его как будто коснулось крыло вдохновения… Голубые глаза стали темными, глубокими.