Даже в полумраке салона «Волги» стало заметно, что Образцов побледнел.
— Ты намекаешь, что это — наркотик?
— С большой степенью вероятности. Но где его вещи? Где одежда? Где тело?
— Тело кремировано там же в Горьком, для удобства перевозки в виде урны. Одежда возвращена родственникам. В каком виде, постирана ли, выброшена, не знаю, сегодня выясним.
— Николай, это очень плохо?
— Хуже не бывает. Ну, если только Мулявин крикнет в микрофон в Лужниках «долой КПСС».
— Почему?
— Любой человек под наркотическим воздействием может крикнуть что угодно и где угодно. Если не разберёмся с наркотиками до отлёта в Мехико, никаких гастролей не будет.
— Быстро не обещаю. Мне нужно внедриться в коллектив, стать своим. Простите, спешу к «Песнярам».
Глава 12
12
В четверг назначили прослушивание песен нового репертуара, комиссия, худсовет. Явилось руководство филармонии, чины из Министерства культуры и горкома КПБ. Дёмин показал Егору на Волобуева, официально — заместителя художественного руководителя ансамбля.
— Вот наш Пиночет. Доморощенный. Умеет только морду надувать и покрикивать. Да стращать: «вы ещё узнаете у меня», «на гастроли дальше Бреста не уедете». Вдохновляет, короче.
За полчаса до появления высокопосаженных гостей репетировали новые вещи. Егор попросил в виде эксперимента «Русский лес» сыграть с оригинальной мелодией «Скорпов», подговорил бас-гитариста и ударника. Сам вывел гейн на микшерском пульте почти на максимум. Тронул струны, «Музима» отозвалась, реагируя на прикосновение владельца как верный пёс на хозяина. В том месте, где в оригинальной композиции Still Loving You звучит мощное If we"d go again аll the way from the start, врубил футсвичем овердрайв[1]. Гитара взревела, поддержанная тяжёлым басом и ударными.
— Стоп-стоп! — замахал руками Мулявин, звукач по его сигналу отключил усиление. — Этот вариант играем только на концертах. Егор! Ты с ума сошёл? Придёт комиссия, нас зарежут без ножа. Тяжёлый рок — реакционная буржуазная музыка. Бас-гитару используем минимально. Ударные — тоже минимум, из них больше тарелочки. Все по местам, начинаем.
Начали. Длинный проигрыш на двух гитарах.
— Лес… Русский лес… — очень высоко затянул Пеня, к пятой строчке подключился Кашепаров, подыгрывая на баяне. Берштейн боязливо прикоснулся к струнам бас-гитары, её вообще почти не было слышно. Демешко стучал по тарелочкам. Там, где у «Скорпионс» звук взлетал до форте, Пеню голосами поддержали Мулявин и Дайнеко. Примерно то же самое случилось и с суровой песней «Комбат». Чтобы пропустил худсовет, «Песняры» переделали её, добавив длинное лирическое вступление. Потом якобы грохнула пушка, возвещавшая переход от мира к войне, чтоб милитари-текст звучал логично, после её выстрела вступали сразу четыре тенора. Они могли спеть низко, но Мулявин велел тянуть вверх на манер «Молодость моя, Белоруссия». Саркастичный Дёмин называл это «хором мальчиков-зайчиков», а Владимир Георгиевич обещал разрешить на концертах нормальную рок-версию.
Егор прикинул, что Николай Расторгуев в 1982 году уже взрослый мужчина. Услышит это… Позорище! Зря «Комбата» спел «Песнярам». Нужно было жертвовать европейской попсой, её не жаль извращать как угодно. От такой версии «Комбата» хотелось рыдать, и отнюдь не от восторга.
С таким настроением встретили комиссию.
Когда началось прослушивание, шесть чиновничьих лиц, четыре мужских и два женских, а также гэбист Волобуев, вытянулись в выражении критического и сосредоточенного внимания. Музыкальное решение двух новых композиций, естественно, никакого отторжения не вызвало, тут Мулявин угадал. Прицепились к словам.