А на рассвете положил Книгу опять не в сумку, а на место, в ящик тумбочки…
Гостиница у них была заказана на три ночи, до полудня четвертого дня. Так что в одиннадцать, по местному времени, утра этого последнего дня Юрий Ильич Шорников стоял у стойки рецепции с целью расплатиться за дополнительные, не предусмотренные принимающей стороной услуги. Ну, международный телефон, бутылочку-другую из мини-бара… Однако это он просто для порядка подошел к рецепции, потому что по международному он не звонил и тем более из мини-бара ничего не брал. Не до того было: Книгу читал.
И возле рецепции произошло поэтому вот что: молодой человек, похожий на нашего кавказца, а на самом деле наверняка их араб или другой какой-нибудь приезжий – они уже были тогда, но не в таких количествах, как теперь, и мирно работали, вот, например, в рецепции, – этот молодой человек обратился к Шорникову на очень плохом английском, хуже, чем у самого Шорникова, и поэтому совершенно понятном.
– Зе Холи Байбл, – сказал он, – ю мэй тэйк ит фри, тэйк ит фри…
И молодой человек показал на сумку Юрия Ильича, стоявшую на полу в порядочном отдалении.
Вот, собственно, и всё. Такое обслуживание в номерах.
Как-то не верится, что у них уже тогда были в каждой комнате скрытые телекамеры.
Но если не было таких камер, то как же получилось?..
Бесплатная Библия уехала в Россию, тогда еще Советский Союз, куда ей ехать, как гостиничному имуществу, с одной стороны, и религиозной пропаганде – с другой, совершенно не полагалось.
И таможенная дама ни о чем не спросила – вероятно, надоело ей спрашивать одно и то же.
Библия с тех пор лежит у Шорникова под подушкой.
Лежит себе и лежит, есть не просит.
Зато никогда больше он не подвергал и не подвергает сомнению заповедь “не укради”.
А с некоторыми другими, надо признаться, есть проблемы.
Федор Павлов-Андреевич
Или всё-таки Р.
Конечно, это так важно – как начинается любовь, но ведь и очень важно, очень, как всё завершается, как в конце концов накрывается односпальным одеялом. Такое одеяло накрыло меня не так давно, оставшись каким-то зарубком в моей многолюдной памяти. Причем это было в городе, в котором неприлично не то что делать, но даже говорить про л., даже шептать о ней, настолько этот город избит для такого рода штук. Еще в этом городе довольно часто холодно (даже когда тепло), поскольку такие у этого города холодные старые стены, такая в нем везде зашита и спрятана старость – в общем, этот город для л. хорош еще и тем, что там можно всё время ходить обнявшись, согревая друг друга, растапливая заиндевевшие места и части. Ну и потом, под вечер, прямо в одежде уронить другого человека в гостиничную кровать. Да, мы приехали в Венецию зимой, Бродский сказал на эту тему всё, на тему неисцелимости, но мне ничего не остается, придется продолжить.
Венеция – запрещенный для л. город. К нему сами по себе, не сговариваясь, примыкают все влюбленные, это город торчащих палок для селфи, палки торчат даже из-под воды, перед каждой палкой два человеческих лица, они хотели бы оставить след от своей л. в этом городе, как оно всё было на этих узких улицах, как дул пронзительный ветер, как восходило небольшое солнце (откуда там? из-за Лидо?) и как призраки этого города не давали спать головой на груди, а потом и на животе, шебурша по углам старого дома, завидуя. В старом доме гостиница. Гостиница называется
Мы радуемся и смеемся, что она такая умелая объяснительница и, обнаруживая всякий новый экран (они есть много где, это явно признак какой-то черты характера), встречаем ее как далекую, но нужную для дела родственницу, как тетушку, приехавшую из далеких краев, четверо суток на поезде, слегка громоголасную, но зато какой борщ, и может остаться с детьми, когда нужно.
В конце-то концов мы же и не знали, чем дело кончится, выходя из гостиницы и обратно входя в нее. Мы ходили по Венеции, держась друг за друга, даже и не размышляя, долго ли или коротко ли продлится это держание. Поэтому и экраны, и обволакивающий тебя сразу на входе портье, как всегда в Италии, немолодой синьор с громким низким приятным голосом, высокий и с большой улыбкой, да и чайки, залезающие своими носами, которые у них как ножи, в самые узкие проулки, умеющие напугать своим непредвиденным воплем в три часа ночи, когда, казалось бы, чайкам полагается спать, не говоря уж про венецианских крыс размером с собаку, доедающих историю этого города с хрустом и наслаждением, в общем, всё это, всё это было только к лучшему, нам всё это подходило, и особенно то, что найти нашу комнату в гостинице было совсем-таки не простым занятием.