—  Пора, идите, — сказал Евгений Ёлкин.— Жаль, времени нет, надо бы побеседовать. . . Ну, как-нибудь поговорим.

Тут мы со Смаковым не выдержали, прыснули со смеха и выбежали из комнатки. Ещё бы! Только представить себе этот разговор.

Во втором отделении, как только появился ковёрный, ему захлопал весь цирк. А потом произошло самое для нас удивительное.

Выступал фокусник, которых в цирке называют манипуляторами. Фокуснику помогала женщина в таком блестящем платье, будто оно было сделано из зеркала. Между прочим, она взяла у одного дядьки из публики шляпу и отдала её манипулятору. Тот разбил над шляпой два яйца, потом в неё чего-то полил, разжёг пламя и вытащил из него двух белых голубей. Потом шляпу вернули дядьке, который очень удивился, что с ней ничего не случилось... После манипулятора на арену выбежал Евгений Ёлкин. За ним следовал пёс Великан. Клоун притащил табуретку, ведро с водой и огромный бидон с надписью «Огнеопасно!». Великан тащил в зубах большой коробок спичек. Клоун заявил, что тоже будет показывать фокусы. Он разложил свои вещи и попросил у кого-нибудь шляпу или кепку, но ему никто не давал. Тогда Великан побежал по барьеру вокруг арены, увидел нашего Серёгу Ёлкина, прыгнул ему на колени и, выхватив зубами из его рук кепку, под смех всего цирка стремглав кинулся с нею к ковёрному. Сергей привстал с места, но клоун очень вежливо перед ним раскланялся, и наш Ёлкин, махнув рукой, сел.

Тут-то и начались фокусы. Клоун взял свой бидон и налил в него горючего. Потом он зажёг спичку и опустил её в кепку. Из неё показалось пламя. Ковёрный стал раскланиваться перед публикой, но тут вдруг все увидели, что пламя разгорается в огромный костёр. Наш Серёга опять привстал и перепуганно глядел на свою кепку. Клоун тоже испугался, стал кричать и бегать с ведром воды вокруг табуретки. Он старался залить пламя, но не попадал в него, а всё время обливал бегающего рядом Великана в пожарной каске. Тут раздался взрыв. Клоун и его помощник-пёс отлетели в сторону, а пламя исчезло. Ковёрный стал осторожно подступать к табуретке, на которой дымились остатки кепки. Наш Серёга Ёлкин перешагнул через барьер и пошёл на арену. Великан лаял на него и не подпускал к отцу. А ковёрный в этот момент с удивлением вертел на руке кепку, от которой остались только обруч околыша и козырёк. Тут Серёга Ёлкин заплакал и стал вытирать кулаками глаза. Честное слово, нам со Смаковым, как и всем в цирке, сделалось жаль его, но и от смеха удержаться было нельзя. Но тогда вдруг под табуретку нырнул Великан и выскочил навстречу Серёге с целёхонькой его кепкой. Серёга будто глазам своим не поверил. Он взял кепку и, сразу заулыбавшись, пошёл на своё место. Ковёрный и Великан побежали прочь со сцены, а цирк ещё долго гремел от смеха и хлопков в ладоши... После представления Серёга проводил нас до моста, но дальше не пошёл. Сказал, что ему надо ещё работать во втором утреннике.

  — Значит, ты это нарочно ревел? — спросил Лёвка.

 — Ну ясно, — подсадка.

 — Что?

  — Это когда артист сидит в публике и помогает тому, кто на манеже.

  — Что же ты нам раньше не сказал, что выступаешь?  

 — А зачем? Вам бы не интересно было.

И верно, зачем ему надо было рассказывать нам раньше.  

 — Ты давно помогаешь отцу? — спросил я.

 — Только на утренниках.

  — Мировой чудак твой отец! — ещё раз выразил свою признательность Смаков.

Домой мы шли в преотличном настроении. Всё время вспоминали ковёрного, и нам было весело.

         — Повезло же этому Серёге,  — с завистью сказал Лёвка. — Наверно, дома у них обхохочешься, да?!

 — Наверно. . . А ты бы хотел быть циркачом?

— Конечно, но только клоуном. Смеши себе — и всё. . . И трудного ничего такого. . .

Что и говорить, можно было позавидовать необыкновенной жизни нашего Елкина.