На листе тетради был нарисован Ванька Жуков, который писал за столом на большом конверте. А напротив него, в кресле, сидел писатель Антон Павлович Чехов и, глядя на мальчика через пенсне со шнурком, показывал пальцем на конверт. Вверху было написано: «Ванька Жуков и А. П. Чехов». Лицо его Жуков срисовал с портрета в книге, так похоже срисовал, что Лина Петровна удивилась.
— Это он второе письмо дедушке пишет, — объяснил Жуков.
Лина Петровна улыбнулась и потрепала его по отрастающим волосам, как это делал отец дома. Затем она показала рисунок всему классу; и всем, как и Жукову, очень захотелось думать, что так и было, — Антон Павлович нашёл мальчика и объяснил ему, как надо писать адрес. Потому что Чехов был добрый и хороший человек и жалел детей.
Лина Петровна велела подписаться под рисунком, и Жуков написал: «Ваня Жуков» —и поставил номер щколы и год. И никто в классе не смеялся.
Ромка и его товарищи
Иннокентию Смоктуновскому
Все из-за Игорёхи. Ему было больше трёх. С лета в заводских яслях держать не стали, и Ромка заделался нянькой. Кончилась гульба с приятелями. А тут каникулы. Ромка все-таки перевалил в пятый. Жить бы да жить… На радостях он даже написал отцу. Намекал на обещанный велосипед. Хотя, честно сказать, не особенно-то в этот велосипед и верил. Приезжал к ним отец редко. Да и то, пообещает на месяц, а проживет неделю, не больше. Порасспрашивает о том, о сем Ромку, позабавится с Игорьком, а там уже и заскучает. И опять куда-то на свой Север, где давно шоферил на стройках. Вот и жди, когда объявится. Мать проводит его до станции, потом поплачет в платок и снова ждет писем. Письма от отца бывали редко. Приходили в мятых конвертах, написанные чернильным карандашом, и пахли бензином.
Конечно, в Ромкиной беде отец был ни при чем. Живи он и дома — Ромке от этого не легче. Мать все равно спозаранку уходила на кирпичный. Она там работала крановщицей. Возвращалась поздно. По пути зайдет в магазин или ещё куда. В общем, день уже кончен. А вечер — что?! К девяти — все по домам.
И вот сидит Ромка целый день с Игорёхой. То его кормит, то спать укладывает, то, наверное в сотый раз, ему одну и ту же книжку читает. Или гулять идут. Но какая радость — гулять с Игорьком?! Если в футбол или клюшкой «чижика» погонять — парни кричат: «Уведи ты, ради бога, своего Игорёху… Всем только мешает…» Что поделаешь! Ромка берёт братишку за руку и тянет куда-нибудь подальше. Так и ходят вдвоём. Скука! А тот еще недоволен и ноет. Ромку обида берет… И кто это только придумал лето! Скорей бы кончалось, что ли!..
Иногда Ромка так рассердится, смотрит на своего братишку и думает: с удовольствием бы треснул его по голове, будь он побольше. А случается, что и, действительно, слегка стукнет. Когда тот спать не хочет или еще что-нибудь. Но только Ромка Игорьку слегка поддаст — он сразу вой поднимет, чтобы все соседи знали, что Ромка его бьёт. Ревёт и повторяет:
— Скажу маме… Вот увидишь, скажу… Она тебе да-а-ст!..
— Ну и говори! — кричит в ответ Ромка. — Все равно мне с тобой не жизнь. Вот уеду к отцу, тогда съешь…
Игорёха и того громче:
— Скажу маме!.. Ска-ажу-у!..
Воет, хоть сам плачь.
— Поори еще! Я тебе не так стукну…
Но грозится Ромка зря. Никого он больше не стукнет и к отцу не уедет. Во-первых, он толком и не знает, где тот живёт, во-вторых, как же мать без него?
В конце концов Игорёха выревется и заснет. А спит он хорошо. Щеки сразу станут розовыми, а на губах пузыри, и в них отражаются крошечные окошечки. Теперь братишка даже нравится Ромке. Такой тихий и маленький. И Ромка уже забывает о том, как еще совсем недавно его ненавидел. Ромка прикроет марлей брата от мух и сядет у открытого окна. Уйти нельзя. Если Игорёха проснется — весь дом сбежится. Достанется тогда от матери. И Ромка вздыхает и сидит у окна, смотрит на улицу Юных пионеров. А день такой удивительный! Солнце поднялось в самую высь, но возле дома нежарко, потому что здесь лежат тени разросшихся тополей. Ромке тополя — старые, хорошие знакомые. Вот этот напротив, что наклонился к дороге… Когда-то в него попал осколок от снаряда и так в нем и остался. Теперь и не видно, а на ветках тополя, как на качелях, покачиваются вертлявые воробьи, которые и знать не знают, что в городе когда-то проходил фронт.
По улице, закрутив клубы песку, дребезжит запыленный автобус. Райцентровский. Оттуда — в двенадцать тридцать. Клюя передком, пробегает двухдиферный газик. За баранкой директор овощного совхоза. Ясно, на молочную поехал. Потом, воя так, что дрожит весь дом, проползает грузовик с двумя прицепами. Везёт белые кирпичи. Тоже дело привычное. Их возят целый день. Почти всех, кто ни проходит по улице, Ромка знает. Это вот — соседская бабка Фрося. Тащится с базара. Ого! Набрала в корзину! Пенсионер Вавилин пошел к почте, газету читать. Каждый день ходит. По той стороне, в белой курточке, неторопливо идёт Нюся из хлебного ларька. С обеда, значит…
Хорошо на улице! А ты сиди тут, будто арестованный! Ромка опять вздыхает и печалится о своей судьбе. И вдруг он видит — посреди мостовой шагают его товарищи. В руках у Гути и Лёшки поскрипывают ведерки, на плечах — удилища. Третьим, насвистывая, шествует Семён. Он налегке, руки в карманы. Опять будет проезжаться на Гутин счет. Но Гутя протестовать не станет. Он знает, что Сеньку все равно не переучишь.