– Вернешь ее мне, когда пойдем на танцы, – ответил он. – Я буду считать дни.

Она подумала о спрятанных под матрасом деньгах, об объявлении о сдаче комнаты, которое прожигало дыру в ее сумочке.

– Я тоже буду их считать.

Фрэнки пришла домой после обеденной смены. Ноги устали, зато щеки горели. Не успела она открыть дверь в кухню, как Ада рявкнула:

– Я думала, ты придешь домой гораздо раньше. Твоему отцу нужна помощь в магазине.

– А Дьюи помочь не может?

Глаза Ады вспыхнули.

– Я попросила об этом тебя.

В магазине отец, стоя на коленях, надевал туфлю на ногу красивой женщине с красной помадой на губах и черными кругами под глазами. Ничего не сказав Фрэнки, он только легким кивком головы указал на метлу в углу и опять повернулся к клиентке.

– Ну как? – поинтересовался он.

Женщина встала и прошлась по магазину в глянцевых черных туфлях из кожи.

– Да. Эти как раз впору.

Она села, отец Фрэнки снял новые туфли, а она надела коричневые, подходящие под ее костюм, и направилась к прилавку, чтобы расплатиться. Фрэнки подметала за прилавком, когда женщина подписывала чек. Фрэнки обратила внимание на легкие пурпурные синяки вокруг изящного запястья. Я же обратила внимание на ее имя.

«Миссис Чарльз Кент».

Кенты жили в обширном особняке на самом севере города, в нескольких милях от дома, где я впервые увидела Чарльза. В огромной прихожей миссис Чарльз Кент отдала покупки и шляпку горничной и попросила подать чай в приемной. Горничная сказала, что мистер Кент наверху, но ожидает ужин ровно в шесть вечера. Миссис Кент кивнула и не стала напоминать горничной, что мистер Кент всегда ожидает ужин ровно в шесть, как не стала говорить об иных вещах, которых ожидает мистер Кент. Возможно, горничная, как и все мы, уже была осведомлена о его ожиданиях.

Миссис Кент направилась в приемную, а мы с Волком поднялись по лестнице. Чарльз Кент имел собственные комнаты в задней части особняка: спальню и гостиную в темно-зеленых тонах, с огромными окнами, выходящими на аккуратные лужайки и раскидистые дубы. Над кроватью висел огромный портрет Чарльза Кента с двумя гончими, со стены гостиной на меня сердито смотрела оленья голова, а в углу притаилось гигантское чучело медведя. «Привет, олень, привет, медведь», – сказала я. Зато нигде не было портретов миссис Кент.

Я нашла его в ванне, где он нежился в пене и пару. Кожа вокруг его водянистых глаз покрылась морщинами, в русых волосах появились седые пряди. Но прическа у него была та же, что и всегда, – зализанные назад волосы. Его губы с опущенными уголками сохранили прежний чересчур розовый цвет, словно он их натер или испачкал, а тело было мягким и белым, как у личинки. Хлопья мыльной пены плавали, как морская живность.

Миссис Кент не станет по нему скучать.

Я бросилась на него, как дикий зверь, которым была, и окунула его голову в воду. Он бился и брыкался в моих «неруках», вырывался из моих «необъятий», его нос и легкие наполнялись водой. Однако, пока он боролся и захлебывался, я ощутила давление в своем носу, в своих легких, содрогания от своей личной смерти. Я тоже утонула, меня утопил грипп, я захлебнулась своими токсинами, собственной кровью. Его утопление перекликалось с моим. Ловя ртом воздух и кашляя, я силилась удерживать его, наказать, заставить заплатить, как заплатила я. Но мои руки на горле Чарльза не выглядели моими, а вода не походила на воду в ванне. Я словно бы рассеивалась и растворялась, маленькие осколки меня улетали прочь, а потом возвращались обратно в правильном порядке.

Грипп пришел до Бенно, до Мерси, до, а не после, и я… я…