Смерть и круассаны

— Сутулый? — Казалось, Валери сердится, причем скорее на себя, за то, что не знает этого слова, чем на готового удариться в панику Ричарда.

— Да, ох, что же это за слово? — Он почесал затылок. — Эрм… — Он вдруг ощутил невероятное напряжение и даже нагнулся вперед, пытаясь проиллюстрировать позу. — Courbe! — триумфально заявил он в пол, а затем выпрямился, щелкнул пальцами и указал с видом победителя на Валери. — Courbe![9] — повторил он с облегчением. — Мсье Граншо был courbe.

— Ладно. — Мадам Таблье была само высокомерие. — Это мы поняли.

— Этот отпечаток о многом нам говорит, я считаю. — Валери снова взяла контроль над ситуацией в свои руки, достав откуда-то карандаш и принявшись указывать им на стену. — Здесь масса информации.

— Dio mio![10] — Возглас раздался у двери, в которой замер синьор Риззоли, ныне судорожно крестившийся.

— Это всего лишь детский рисунок, синьор, — выпалила Валери по-итальянски практически молниеносно, но молодой итальянец не выглядел убежденным.

— Могу я помочь вам, синьор? — громко спросил Ричард по-английски.

— Piu caffe, per favore, piu caffe[11], — ответил тот, не отрывая взгляда от отпечатка.

— Мадам Таблье, вы не могли бы обслужить этого джентльмена, пожалуйста?

— О, так вот, значит, как, да? Я отправлюсь выполнять всю грязную работу, пока вы двое тут секретничаете. Ха! Я должна была сразу это понять. — Она промаршировала мимо синьора Риззоли и, топая, ринулась вниз по лестнице.

— И вот они, мои баллы на «ТрипЭдвайзере»[12], — мрачно пробормотал Ричард, когда встревоженный итальянец отправился вслед за ней.

— Что?

— Ничего. Что вы имели в виду под «информацией»? Информацией о чем?

— О том, кто такой этот джентльмен, — сказала Валери так, словно это было самой очевидной вещью в мире. — Взгляните. — Она снова подняла карандаш. — Вот линия жизни, а вот линия поменьше, параллельная ей, видите? — Ричард кивнул. — Основная линия жизни прямая, она указывает на силу и энергичность, а меньшая линия это подтверждает. Похоже, ваш мсье Граншо весьма устойчив к болезням. А вот у основания линии жизни, здесь, раздвоение. Это указывает на одиночку, оторванного от семьи. Он всегда был один, вы сказали? — Ричард уже перестал следить за карандашом Валери и теперь разглядывал собственные ладони. Как ни прискорбно, но и у него было раздвоение. — Линия ума здесь длинная и прямая, значит, он преданный человек, но и упрямый тоже. — И снова Ричард посмотрел на собственную ладонь, где линия ума была едва заметна. — Однако это интересно: здесь либо нет четкой линии сердца, либо она слилась с линией ума. Это хорошо для мужчины, означает силу, успех.

— А для женщины?

— Для женщины? Не так хорошо. Разрушительно, вредоносно. Вот здесь должна быть линия брака. Но ее нет. И снова: он целеустремленный человек, не заботящийся ни о браке, ни о противоположном поле — лишь о самом себе.

— Так он не был женат? — предположил Ричард.

— Нет, если, конечно, не был слишком юн, чтобы эта линия успела сформироваться. Но мы-то знаем, что это не так.

— У меня тоже нет линии брака, — печально признался Ричард; утро становилось по-настоящему отвратительным. — Только морщины. — Валери строго взглянула сначала на него, а затем на его ладонь.

— Нет, — возразила она, — у вас много линий брака, глядите: как минимум три.