— То есть ты намекаешь, что никакие Жмени ко мне не приходили, а я всё это сам выдумал и уверил себя в том?
— Не так уж радикально, — просветило меня оно, — скорее всего приходил он к тебе, но говорил вот именно это самое, стихи Чуковского, а не то, что ты там себе придумал.
— Стоять, — повысил голос я, — а за каким хреном он тогда ко мне попёрся-то? Чтобы Тараканище озвучить? Типа у меня тут кастинг на детский утренник?
— Чем не вариант, — откровенно начало издеваться левое. — Ты его прослушал, записал на плёнку, но он на роль Тараканища не прошёл…
— Так, всё, — вспылил я, — убирайтесь оба по своим местам, а я думать буду.
— Подожди, Антоша, — напоследок воззвало правое, — мы же ещё не обсудили инцидент в школе.
— Точно, — вспомнил я, — окей, оставайтесь… обсудим проломленную голову Жмени.
— Давай выкладывай поминутный хронометраж своих действий с момента появления комиссии и до находки в сортире.
— Даю, — подчинился я, — значит, я сидел в учительской, когда они появились всей толпой, это была примерно середина второго урока, то есть… то есть 7.30 плюс 45 урок плюс 30 большая перемена плюс 20-25 — итого начало десятого, 9.05-9.10 где-то.
— Дальше давай, не тормози. Да, кто с тобой в учительской-то был?
— Значит так, — начал загибать пальцы я, — англичанка Софья была, завуч Валентина и чертёжница Ираида. Эти точно, остальных не очень хорошо помню, но двое наверно в первой комнате ещё сидели. Представление комиссии это минут пять, не больше. Потом они той же толпой отправились в пионерскую комнату, а я побеседовал с завучем. Ещё пять минут…
— О чём беседовали?
— Да о том же, о чём у всех голова болела, об открытых уроках. Она посоветовала мне проверить класс перед началом урока, я и двинулся туда.
— Во сколько?
— Примерно в 9.20.
— До звонка, значит, оставалось пять минут?
— Да, как-то так…
— Дальше что было?
— Дальше я всё проверил, никаких отклонений от нормы не нашёл, и тут в класс зашли трое из десятого-В — Лосева, Половинкин и Обручев.
— Звонок уже прозвенел?